Все, что увидел здесь Рихард, являло собой полную противоположность тому, что назойливо лезло в глаза в лавке антиквара.

– Ну, как вам нравится здесь? – спросил его старик, поднявшийся вслед за Рихардом по винтовой лестнице. – Стоит на все это посмотреть?

– Да-а… – вырвалось у Рихарда. – Я поражен. Где вы раздобыли столько прекрасных вещей?

– Гм! У старого Соломона большие связи. Вся Вена и даже заграница знает мою антикварную лавку. Кому нужен дешевенький шкафчик – тот идет ко мне. Кто ищет серебряный ларец работы самого Бенвенуто Челлини, тот тоже идет ко мне. Что бы ни продавал человек – разбитую чашку или шедевр Микеланджело, – он хорошо знает, что старый Соломон предложит настоящую цену: кому – грош, а кому – тысячу золотых.

Рихард углубился в осмотр редкостного музея.

А старый антиквар, не переставая улыбаться, доверительно шептал ему на ухо:

– А еще господам известно, что старый Соломон умеет молчать, как рыба. Он хорошо знает, еще как знает, кто был хозяином каждой вещи: вот это попало ко мне от графа, это – от князя. Но от меня никто никогда не услышит ни словечка. Целые гарнитуры мебели странствуют от одного хозяина к другому. Отчего? Почему? Что за каждой вещью кроется? Соломон все Это знает, но ничего не скажет. Ему ведомы секреты господ, но он не выдает их никому.

– Весьма похвальное качество! Но где все же моя картина? – спохватился Рихард.

– Зачем так спешить? Что я, сбегу отсюда? Никуда я не убегу, никуда. Что ж это? Господин офицер не желает и посмотреть немного? Ай, ай, нехорошо. Может, мы и договоримся насчет той картины? А? Почему бы нам не договориться?

– Нет, любезнейший, – сказал Рихард с улыбкой. – Это – не просто картина, а портрет одной особы. И хотя я больше не хочу и вспоминать о ней, но выставлять ее на посмешище тоже не позволю!

– Портрет, портрет! – проворчал старый антиквар. – Будто нет у меня портретов. Пройдите-ка лучше в соседнюю комнату.

С этими словами он увлек Рихарда в смежную комнату, где глазам изумленного капитана открылась целая галерея портретов, которыми были сплошь увешаны стены.

Здесь висели разной величины портреты мужчин и женщин, преимущественно молодых; написаны они были маслом и пастелью, акварелью и тушью; были тут и беглые наброски, и эскизы. А в углу комнаты высилась груда холстов без рам.

– Господи, как сюда попало все это? – невольно спросил Рихард.

– Очень просто, ваше благородие, как нельзя более просто. Люди есть люди: сначала любят, потом охладевают; первое время еще хранят портреты друга или подружки над своим изголовьем, затем вкусы меняются, и господа и дамы стремятся поскорее забыть о прошлом. Молодые кавалеры собираясь жениться, почему-то не желают, чтобы новая хозяйка дома застала портрет старой. Вот и все.

– И что же? Неужели они продают портреты?

Соломон развел руками, скорчив уморительную мину.

– Как видите, господин капитан, как видите.

– Право, я больше удивляюсь не тем, кто продает, а тем, кто покупает портреты, подаренные на память. Да и что с ними делать? Перепродавать?

Снисходительно усмехнувшись, Соломон молча пока» чал головой, касаясь подбородком своего широкого воротника.

– Ох, до чего это выгодное дельце ваше, благородие, прямо и сказать нельзя до чего выгодное! Кому надоел портрет, тот спускает его за бесценок, почти что даром! Тогда нашему брату остается только узнать, с кого он нарисован. Лавку на улице Порцеллан, дом номер три, знают многие господа: захаживают сюда и их сиятельства, и знатные дамы. Им очень нравится смотреть мою коллекцию. Кое-кто находит то, что ищет. Тогда они даже не спрашивают: «Продаешь ли, Соломон?» Щедро платят и забирают себе портрет. А что дальше с ним делают, меня не касается.

– Да, ничего не скажешь, выгодное дельце, господин Соломон!

Старый антиквар доверительно коснулся дрожащими пальцами рукава Рихарда и, прищурившись, зашептали:

– А мне ведь хорошо знаком, ваше благородие, оригинал портрета. Эта дама частенько сюда заглядывает. Ай-ай, если б только она увидела себя здесь! За такой «костюм» щедро платят!

– Так низко я не поступлю, любезный Соломон! Как бы я ни относился к той, с которой писан портрет, я никогда не дам ей права презирать меня за столь подлый поступок.

– Вы – золотой человек, господин капитан! Верно, задумали жениться? Ай-ай! Ведь правда же? Угадал старый Соломон? Должно быть, уже другой портрет висит на месте прежнего? А?

– Верно, господин Соломон, я женюсь. Но другого: портрета у меня нет.

– А я смог бы его для вас достать. О, я все могу. Что? Не верите? Ай-ай-ай. Есть у меня один художник, достаточно ему сказать: ступай, мол, туда или туда, разгляди как следует того или другого, а потом возвращайся к себе и рисуй… И уж, будьте уверены, он по памяти нарисует любого человека как живого, только что говорить не будет. Хотите? Зачем изволите качать головой? Думаете, вашу невесту нельзя увидеть? Неужто она столь знатная особа? Или, наоборот, заточена в подземелье? Может, в монастыре? Молчите? Так-так. Пока, значит, тайна? Никому нельзя знать. Может быть, это бедная девушка? Хорошо, хорошо, господин капитан, я не буду выпытывать. Старый Соломон никогда ни о чем не спрашивает! Оставим это. Словом, сколько хотите за эту вашу Данаю?…

Рихард резко повернулся, загремев саблей.

– Я сказал, что не продаю. Верните портрет.

– Ай-ай-ай, зачем же саблей-то бряцать, ваше благородие? Ведь я не сказал, что дам вам за него десять или там двадцать форинтов. Сам понимаю, какую сумму можно предложить такому господину, как Рихард Барадлаи! Одно имя чего стоит! А может, взамен что-нибудь возьмете? Другую картину? Хотите полотно на религиозный сюжет? У меня их пропасть!

Рихард засмеялся.

– Нет, Соломон, сделка у нас не получится. Не надо мне за мою Данаю никакой картины, даже самой распрекрасной и даже на религиозный сюжет. Зря стараетесь: все равно не отдам портрета!

– Ну, ну. Зачем же зарекаться? А что, если мы найдем для вас что-нибудь подходящее? Давайте поищем получше. Ведь это денег не стоит.

И старик почти силой подвел Рихарда к груде писанных маслом холстов без рам, сложенных в углу комнаты, и стал быстро перебирать их.

При виде одного из портретов Рихард невольно воскликнул:

– Черт побери!

– Ага! – торжествующе поблескивая глазами, проговорил антиквар. – Нашлось, значит, нечто, что стоит повернуть к свету? – И Соломон вытянул из кипы холстов таинственный портрет, вызвавший изумление гостя, смахнул с него рукавом кафтана пыль и поднес к окну – так, чтобы Рихард мог лучше его разглядеть.

– Тысяча чертей! Ведь это ж мой портрет!

– Ваша правда, господин капитан! Валяется он у меня вот уже с полгода. Как видите, ваша Даная не столь щепетильна, как вы. Давненько уж продан этот холст в лавку на улице Порцеллан, три. Помню, я сам отсчитал ей восемь тысяч форинтов серебром.

– А за сколько вы уступите его мне?

– Ваш портрет? Я уже сказал: хочу обменять его на тот.

– Хорошо!

– Ай-ай-ай, господин капитан. Не умеете вы торговаться! Вас легко обмануть. Того и гляди вы еще согласитесь приплатить мне.

– К дьяволу всю эту торговлю! Зуб за зуб. Пришлите мой портрет ко мне на квартиру, а там я не возражаю, – вытягивайте из этой Данаи за ее портрет хоть миллион.

– Вытягивать? Ах, господин капитан! Плохо вы, видно, знаете Соломона. Он никогда не делает ничего недостойного. Каждый человек сам знает, чего он стоит. Во сколько он оценивает себя, тем Соломон и удовлетворяется. Чтобы я стал деньги вытягивать? Нет, я не мошенник. Я человек справедливый. И в доказательство этого напомню вам о раме. Холсты идут в обмен, а рама?

– Какая еще рама?

– Вы ведь прислали сюда картину в раме, а ваша Даная – один холст. В раму она тут же вставила другой портрет. Уж это мне доподлинно известно. Значит, рама идет отдельно.

Великодушие антиквара начало раздражать Рихарда.

– Оставьте себе эту раму. Не брать же мне за нее несчастные пять форинтов.