Джонатан все реже появлялся дома. К тому же он начал привозить на выходные своих специфических лондонских друзей, перед которыми Джонатану хотелось похвастаться прекрасным домом, титулованной матушкой и даже своей красавицей женой и детьми. Времена изменились. Неожиданно оказалось престижным быть «голубым».
«Ты была права, — сказала бы она теперь Виктории, — и я прошу прощения. И если ты прощаешь меня, то посоветуй, как же мне дальше жить?»
Но Катриона уже дважды звонила в дверь Виктории, и никто не отзывался. Дом был темен и тих. Вероятно, Виктория не вернется до самого вечера. Может быть, даже до четырех утра. А может, и вообще не вернется. И все же Катриона решила подождать еще полчаса.
Взглянув в очередной раз на окна Рейвнов, она неожиданно увидела в них слабый свет, пробивавшийся, видимо, из дальних комнат. Оказывается, Виктория была все это время дома, но не отвечала на звонки. Спала? Принимала душ?
Катриона перебежала на противоположную сторону улицы, миновала каменные ворота дома, одним прыжком перескочила ступеньки лестницы перед подъездом и решительно нажала кнопку звонка под табличкой с надписью: «РЕЙВН».
Она напряженно ждала, но из дома не доносилось ни звука. Неожиданно над ее головой загорелась лампочка, и Катриона почувствовала на себе пристальный взгляд невидимых ей глаз.
Дверь медленно и бесшумно отворилась.
— Добрый вечер, Катриона. — На пороге стоял Танкреди Рейвн. — Заходи, ты вся промокла.
Катриона и представить себе не могла, что сможет когда-нибудь заговорить с Танкреди, но не успела она оглянуться, как уже сидела у камина с весело потрескивающими в нем березовыми поленьями и отпивала мелкими глотками предложенный Танкреди бренди, чувствуя, как расслабляется и согревается продрогшее тело.
— Я, видно, так крепко спал, что совершенно не слышал звонка. — Танкреди грациозно потянулся и зевнул. — Это была очень долгая и изнурительная игра — почти сутки. Идиотизм. Я обычно не играю в покер.
Танкреди принялся настолько живо и красочно рассказывать об игре, что Катриона очень ясно представила себе описываемую обстановку, словно сама присутствовала при игре: решительные лица, склонившиеся над покрытым зеленым сукном столом в уютной комнатушке; свет за окном постепенно тускнеет, пока не превращается в непроглядную ночную темень, которая затем снова наливается серостью ранней зари, и вскоре яркое солнце опять заливает прокуренную, душную комнату. Катриона чуть ли не слышала, как во время игры пощелкивают «компьютерные мозги» Танкреди.
— Ты выиграл? — вежливо спросила она.
Танкреди взглянул на Катриону с некоторым удивлением.
— Разумеется. Но знаешь, все это достаточно глупо. Сам не знаю, почему волнуюсь. Я ведь всегда выигрываю, а это чаще всего лишает игру остроты, не так ли?
— Не знаю, — спокойно ответила Катриона. — Сама я не привыкла побеждать.
— Ничего, привыкнешь. Терпение. — Танкреди взглянул на Катриону из-под полуприкрытых век. — Есть древнее китайское проклятие. — Он криво усмехнулся. — Звучит примерно так: «Чтобы все твои желания сбылись». Тебе я никогда бы этого не пожелал. — Танкреди поставил чашку на столик и одарил Катриону ослепительной улыбкой. — Очень жаль, что ты не застала Викторию. Она уехала в Шотландию: тетушке Камерон что-то нездоровится. За неимением лучшего тебе придется довольствоваться мною.
Катрионе всегда был неприятен Танкреди, но неожиданно она обнаружила, что чувствует себя удивительно комфортно в его обществе. Она с удовольствием оглядела комнату с многочисленными полками, в которых были плотно установлены книги в прекрасных кожаных переплетах. Неизвестно почему, но выглядели они совсем не так, как книги в кабинете отца Катрионы: чувствовалось, что Танкреди заботится о книгах и часто их перечитывает.
Краем глаза Катриона увидела четыре шахматные доски с расставленными на них ониксовыми фигурками — видно, Танкреди имел привычку играть с самим собой. В углу стоял большой концертный рояль «Стайнвей», а на нем — фотография Виктории в серебряной рамке. На снимке ей было лет тринадцать-четырнадцать: белые волосы девочки разметались по плечам, а на лице застыла живая, озорная улыбка.
Катриона представила себе Танкреди, сидящего глубокой ночью в красном шелковом халате за роялем: длинные пальцы проворно бегают по клавишам, вызывая к жизни страстные аккорды — что-нибудь из Листа или Рахманинова, — а перед ним — смеющееся лицо молоденькой Виктории на фотографии.
Затем Катриона представила себе Танкреди, играющего для Гвиннет. Гвиннет была в этом доме, может быть, даже сидела у этого же камина, в этом самом кресле. И Джонатан.
Боже, и Джонатан тоже…
— Ты занимался с ним любовью? — не выдержала Катриона.
— Да, — мягко признался Танкреди.
— Но почему? Почему ты это сделал? Ведь ты мог найти кого-нибудь другого. Зачем ты отнял у меня Джонатана? — допытывалась ответа несчастная Катриона.
Танкреди покачал головой:
— Я не отнимал у тебя Джонатана. Начнем с того, что он никогда тебе не принадлежал.
Танкреди нажал кнопку на стереорадиоле. Музыка волнами заполнила комнату, переливаясь звуками, словно драгоценный магический камень цветами. Катриона мимолетно вспомнила об аметисте, который Танкреди подарил Виктории. Как жаль, что Виктория потеряла кольцо.
— Видишь ли, Джонатан — это Джонатан. Он таким родился: половые пристрастия накрепко запечатлены в генах точно так же, как цвет волос или размер ноги. И все прожитые годы Джонатан вначале только догадывался об этом, потом понял и пытался сопротивляться, заставляя себя чувствовать иначе: ведь всю жизнь его учили, что чувства, доставляющие ему столько радости, — не что иное, как извращения.
Танкреди взялся за графин.
— Еще бренди? Я хотел показать Джонатану, что все совсем не так. Что он тоже имеет право на место под солнцем.
Что и в его положении можно сохранять чувство достоинства и свободы… И кроме того, мне казалось, что в моих силах предотвратить его женитьбу на тебе.
Катриона ошеломленно слушала Танкреди, голос которого звучал контрапунктом в музыке Вивальди.
— Но у меня не получилось. И не только это. Оказалось, Джонатану не нужна свобода. Джонатан Вайндхем обладает телом принца и мозгами нищего. Блестящая упаковка для испорченного продукта. — Танкреди снисходительно улыбнулся. — Собственно говоря, Джонатан довольно туп…
Катриона внезапно поймала себя на том, что и в самом деле проверяет истинность утверждения Танкреди. И, смутившись, согласилась с Рейвном, удивляясь, почему она прежде никогда не замечала, что Джонатан и в самом деле тупой.
А раз она так ошибалась в муже, то, возможно, никогда по-настоящему и не любила его как такового. Может быть, владевшее ею все эти годы заблуждение объясняется тем, что Танкреди назвал «блестящей упаковкой»?
Катриона внимательно посмотрела на красивые руки Танкреди, потом перевела взгляд на босые ступни, пальцы которых легкими вращениями гладили ворс ковра, затем на хорошо развитые голени с мускулистыми икрами, черные волосы, в изобилии растущие на оливкового цвета коже, колени, скрытые полами халата. И почувствовала, как ее тело наливается тяжестью и томлением, вызванными не только действием бренди. Теперь она поняла, что чувствовал Джонатан. На месте мужа Катриона сделала бы все, чтобы удержать Танкреди.
«Он говорил мне, что я красива», — бедная Гвиннет все еще любила его.
«Танкреди все любят», — зазвучал в голове Катрионы голос Виктории.
Виктория… Катриона смущенно заморгала, вспомнив о цели своего визита.
— Я пришла сюда увидеться с Викторией, — сказала она вслух. — Мне нужно ей кое-что сказать.
— Что бы это ни было, можешь сказать мне. — Очень темные глаза Танкреди завораживающе действовали на нее.
— Я хотела извиниться, — прошептала Катриона, околдованная этим магическим взглядом.
— Все хорошо, что хорошо кончается, — пошутил он.
Катриона неуверенно улыбнулась.
Сама не зная почему, она протянула руку и прикоснулась к волосам Танкреди, почувствовав между пальцами их упругость и живость. Танкреди перехватил руку Катрионы и, повернув, поцеловал ее в ладонь. Их глаза встретились. Губы Танкреди были твердыми и горячими. Катриона начала дрожать. По щекам ее неожиданно потекли слезы.
