— Да черт с ним, с уродом! — перебил Колька. — Что ты мне про него плетешь? Гелька жива? Нет? Ну не тяни ты, Кацо, у меня уже жилы болят…

— Когда Чико в последний раз ее видел, была жива. В мае девяносто второго, в местной женской тюрьме за нелегальную эмиграцию. Он полагает, что позднее ее выслали назад в Россию, но не уверен. А вот Вика…

— Что Вика?

— Вика погибла. Зарезал какой-то сукин кот уже на следующий день после приезда сюда.

Колька скрипнул зубами и поднял на марокканца ненавидящие глаза.

— Ээ-э, Коля… Коля… — поспешно проговорил Берл. — Этот тип не виноват. Он наоборот…

Колька остановил его жестом.

— Не бойся, Кацо, — сказал он сдавленным голосом. — Я его убивать не стану. Гелька запретила. Еще что-то?

Берл облегченно вздохнул и пожал плечами.

— Есть еще несколько деталей, но это по дороге. Пойдем, братан…

Они поднялись из-за стола и пошли к выходу

— Эй, Кац! Кац! — это кричал Чико. — Подожди, не уходи! Кац!

Берл обернулся. Маленький марокканец обращался к нему, по ошибке приняв Колькино «кацо» за Берлову фамилию. Он догнал их у самой стойки, схватил Берла за локоть и, привстав на цыпочки, быстро зашептал ему в самое ухо.

— Спасибо тебе, Кац, век не забуду. Спасибо! Я же все эти годы спал, можно сказать, вполглаза… все ждал, когда меня резать придут. А вы — простили… ведь простили, правда? Простили?

— Гили тебя спасла, — усмехнулся Берл. — Ее и благодари…

— Подожди, подожди… — зашептал Чико еще горячей. — Я забыл сказать: этот матовый-то скоро выйти должен. За примерное поведение. Ему уже дважды скостили, так что два года всего и осталось подлецу. В отпуска ходит, сволочь. Синев его фамилия. Игаль Синев. Тюрьма «Шарон».

Берл отстранился.

— Экий ты шустряк, Чико… на ходу подметки рвешь. Я ж тебя, мразь, насквозь вижу. Ты ведь сейчас думаешь: отчего бы попутно и от старого знакомого не избавиться? Чужими руками. Чтобы не пришел пожурить тебя за тогдашнее свидетельство? Так что ли?

Чико молчал, бессмысленно улыбаясь.

— Тьфу… — сплюнул Берл. — Знаешь, по-моему, ты уже вполне созрел для самой большой политики. Только просись сразу в председатели кнессета. Скажи, мол, одним публичным домом я уже руководил… Но за информацию спасибо. Пригодится.

Он брезгливо отцепил от себя волосатую руку и пошел к выходу, к Кольке. Навстречу ему, размахивая руками, бежал давешний «Че Гевара».

— Чико! — кричал он. — Чико! Шафман приехал! Настоящий! Со списками!

— Игаль Синев!

— Здесь!

— На выход!

Следуя за надзирателем, Игорь миновал привычную последовательность дверей с лязгающими засовами и непременным ритуалом отпирания-запирания навесных замков, прошел по длинному коридору, пропахшему кислым запахом тюремной пищи, расписался у конторки и пересек тесный дворик с ухоженной клумбой и лезущим на стену плющом — единственным в округе живым существом, которое могло отважиться на подобную наглость без опасности быть застреленным при попытке к бегству.

— Смотри, не опоздай вернуться!.. — Пожилой бухарец в будке на выходе кивнул и лязгнул металлической золотозубой улыбкой.

Игорь улыбнулся в ответ. С охранниками лучше не ссориться. Золотозубый нажал на кнопку, и последний замок, проявляя солидарность с начальником, тоже лязгнул своими стальными зубами вслед уходящему в отпуск заключенному. Игорь немного постоял возле захлопнувшейся двери, как будто привыкая к воздуху свободного мира, а затем сунул руки в карманы и неторопливо двинулся к автобусной остановке. До автобуса на Тель-Авив было еще больше часа, но — кого волнует? Лучше ждать на скамеечке под навесом, чем в вонючей камере на нарах.

На остановке никого не было. Игорь присел в тенечке, вытряхнул сигарету, закурил. «Не опоздай вернуться!..» Как же, ищи дурака, пес бухарский. Не такой он идиот, чтобы портить себе характеристику за месяц до комиссии по досрочному освобождению. Эх, скорее бы… выйти, выправить паспорт и — вон, прочь из этой проклятой страны. Жаль, сразу не получится. В принципе, можно было бы подать просьбу на восстановление российского гражданства уже сейчас, но Игорь не хотел рисковать. А вдруг им, там, в консульстве, покажется западло возвращать подданство действующему арестанту? Нет уж, лучше подождать освобождения, чтобы наверняка.

И Васька Капитонов так советует, а уж Васька знает. Лучше него все эти закорючки никто не просекает, ага. Если б не Васька, гнить бы Игорю на нарах еще лет десять, как минимум. А может, и больше. Это он подсуетился, помог составить апелляцию, подтолкнул дело в нужных комиссиях, создал общественное давление. Как говорит сам Васька, в этой гадской жидовской стране, если и можно что сдвинуть, так только общественным давлением.

На Капитонова и его «Славянское Братство», защищающее русских граждан Израиля от жидовского расистского произвола, Игорь вышел случайно. Спасибо Интернету. А если бы не поставили в тюремной библиотеке двух захудалых, списанных из какой-то конторы компьютеров, то и не узнал бы, что есть в этом мире кто-то, кому он небезразличен. На сайте «Славянского Братства» был контактный телефон и форум, где делились своими бедами-несчастьями такие же, как Игорь, русаки-горемыки.

Васька приехал по первому же звонку, посочувствовал, обещал помочь. И помог! Через год Игорю скостили одно пожизненное; он стал ходить в отпуска, и тут уже подружился с Капитоновым по-настоящему. Вместе выпивали, вместе ездили по делам, вместе отмахивались от многочисленных капитоновских врагов. Однажды даже в Рамалле побывали, в гостях у одного палестинского министра, во как!

Васька говорил: «Мы с палесами братья. У нас с ними общий враг. Их угнетают жиды, и нас угнетают жиды. Если бы нам по-настоящему объединиться, то мы бы вместе всех этих сволочей только так в море бы перекидали! Вот как выйдешь, Игорек, тут-то мы с тобой такие дела закрутим!»

Игорь кивал, соглашался, но думал про другое. Он в Израиле оставаться не собирался. Если страну ненавидишь, то какого беса в ней сидеть? Мир — он большой. Вон, в Рашке какие дела крутятся, какое бабло варится — только держись. Туда надо возвращаться, вот что. Так он думал, но до поры до времени помалкивал, чтобы Ваську не расстраивать. Потому что уж больно мало было «братьев» в капитоновском «Братстве», даже письменных, на интернетовском форуме. А на демонстрации и вовсе никто не собирался.

— Вот она, пассивность наша русская, — сердился Васька. — Нас долбят, а мы крепчаем… а надо бы серчать! Серчать надо! Эта земля наша, русско-палестинская. Нашим потом политая, нашей кровью. За нее бороться надо! Бороться! Нас весь мир поддержит, вот увидишь. Европа уже деньги дает… думаешь, на какие шиши я тебе адвоката брал?

Про деньги Игорь слушал охотно, а вот про «бороться»… нет уж, нет уж, на хрен, на хрен. Домой надо, домой. А ну как мать найдется? А может, и бабка еще жива… начнем жить по новой, чем черт не шутит?! Главное, чтобы старые грехи не всплывали… А если всплывут? Не потусоваться ли тут, с Васькой, еще с десяток годков для пущей надежности? Нет, чепуха. Сколько лет уже прошло… шестнадцать… или даже семнадцать?

Игорь ухмыльнулся. Если бы та сучка осталась в живых и, допустим, родила, то сейчас у него вполне могли бы быть внуки. Внуки в тридцать пять лет! Не слабо, а? Он отщелкнул окурок в канаву. Нечего забивать себе голову всякой хренью. Ничего не всплывет. Все давно позабыто, прибито-утоплено, придавлено тяжелым грузом лет и событий. Больше там людям делать нечего, кроме как откапывать из архивной пыли дела семнадцатилетней давности! Они ведь, небось, свежие трупаки обрабатывать не успевают…

Да… он покачал головой и облизнул губы. Следователи-то наверняка забыли, а вот он помнит. Событие, может, и давнее, а воспоминание свежо, как вчера… даже сейчас приятно. Игорь почувствовал, как шевельнулось в штанах, как сердце слегка притормозило и весело прыгнуло дальше. Он улыбнулся. Сегодня. Сегодня ему должно повезти. Вот уже несколько отпусков прошли безрезультатно. Он дежурил в темных дворах, подкарауливал на безлюдных дорожках и в подъездах с заранее открытым подвалом, заглядывал в беспечно распахнутые окна… и все впустую. Нет, сучек-то бегало сколько угодно, но вот так, чтобы в одиночку, чтобы никто не помешал, чтобы никто не услышал — этого нет, никак не вытанцовывалось.