Плутарх изображает дело так, будто разбитые воины левого крыла сидели в лагере, пока не узнали о победе солдат Красса (Сулла. 30.1). Но где же был в это время неприятель? Очевидно, писатель сгустил краски, чтобы пощекотать нервы своих читателей [1223]В ожесточенном ночном бою левый фланг обратил врагов в бегство и захватил их лагеря. [1224]Вероятно, на помощь им подоспели присланные Крассом подкрепления. [1225]На поле битвы остались Понтий Телезин и марианский командир Авл Постумий Альбин. Беллей Патеркул пишет, что лицо Понтия сохраняло выражение, подобавшее не побежденному, но победителю (Аппиан. ТВ. I. 93. 430–431; Беллей Патеркул. П. 27. 3; см. также: Ливии. Периоха 88; Флор. III. 21. 23; Орозий. V. 20. 9). [1226]
Глубокой ночью прискакали люди от Красса. Они сообщили, что войска правого крыла, разбив врага, преследовали его до Антемны и там расположились лагерем, а теперь не прочь получить продовольствие из основного лагеря {Плутарх. Сулла.). [1227]Хотя главнокомандующий не спал всю или почти всю ночь, он поспешил к Антемне. Там к нему прислали парламентера, прося даровать им жизнь, три тысячи уцелевших врагов. Полководец обещал им жизнь, если они нападут на другой отряд неприятеля. Те поверили его посулам и атаковали недавних товарищей по оружию. Уцелевших с обеих сторон разоружили солдаты Суллы (Плутарх. Сулла. 30. 2–3).
Битва за Рим была выиграна.
Глава 11 Горе побежденным!
На следующий день в лагерь Суллы доставили прочих предводителей, пытавшихся спастись бегством, – Марция Цензорина, Гая Каррину, Луция Дамасиппа. [1228]Им отрубили головы, которые обнесли вокруг Пренесте (Беллей Патеркул. II. 27. 3; Аппиан. ТВ. I. 93. 433; Дион Кассий. XXX–XXXV. 109. 4). [1229]И все же Марий продолжал сопротивление – либо он надеялся, что гибель нескольких вождей еще не означает разгрома армии, либо лихорадочно обдумывал способы спасения.
Сулла же тем временем занялся «наведением порядка». Под Антемной он обещал сохранить жизнь марианскому отряду, если его воины нападут на своих товарищей, – точно так же поступил Метелл Пий при переговорах с Альбинованом. Но если тот остался жив, когда выполнил поставленное условие, то теперь произошло по-иному.
3 ноября Сулла собрал сенаторов в храме Беллоны, за чертой Вечного города, которую не мог пересекать как проконсул. Первый раз за семь с лишним лет обратился он к patres с речью – очевидно, распространяясь о своих подвигах на Востоке, о тяжелом положении государства и о необходимости суровых и спасительных мер. Вдруг издалека стали доноситься чьи-то стоны и крики. Присутствующие, естественно, немного забеспокоились. Но оратор словно ждал этого. «Продолжим, отцы-сенаторы, – хладнокровно бросил он, – это по моему приказу убивают кучку мятежников» (Сенека. О гневе. I. 12. 2; Плутарх. Сулла. 30.4). Его воины умерщвляли несколько тысяч пленных в расположенной по соседству Villa publica – помещении на Марсовом поле, где работали помощники цензоров при переписи населения. [1230]Среди них были и те, кому под Антемной Сулла обещал жизнь, если они ударят в спину своим. Но кто упрекнет его в нарушении слова по отношению к бунтовщикам, которые вдобавок предали товарищей по оружию?
По всей видимости, именно на этом заседании Сулла предложил особым образом оформить расправу над побежденными: составить списки осужденных на смерть без суда – проскрипции – и опубликовать их. Нечто подобное уже имело место в 88 году, [1231]когда объявили врагами Мария, Сульпиция и десять их сторонников, [1232]и напуганные patres, несмотря на протест Муция Сцеволы, в тот раз утвердили предложение Суллы. Казалось бы, то, что происходило неподалеку, в Villa publica, подсказывало: шутить с победителем не стоит. Однако устрашить patres не удалось – ведь Сулла сам сказал, что убивают мятежников. Из присутствовавших себя таковым никто не считал; те, кто боялся его, давно покинули Рим. Остальные же сенаторы считали, что теперь, после свержения марианского режима, их власть восстановлена и не годится в обход сената составлять списки опальных. В итоге сенат отклонил предложение Суллы. [1233]
Остается только догадываться, какой бранью мысленно осыпал «неблагодарных» сенаторов победитель Италии. Он избавил их от этих мариев, карбонов и дамасиппов, а они вздумали умничать! Ну что ж, придется показать им, кто хозяин в государстве.
Мятежные трибуны – Гракхи, Сатурнин, Сульпиций – обращались к народному собранию, когда сенат не желал их поддерживать. Сулла боролся против смутьянов, убил одного из них, Сульпиция, но… теперь сам поступил так же, как они. Он созвал комиции.
В своей речи оратор много разглагольствовал о собственных победах, а также о трудностях в государстве. Он заявил, что улучшит положение дел, если ему будут повиноваться. Но враги пусть не ждут от него пощады: преторов, квесторов, военных трибунов и прочих высокопоставленных марианцев, как и тех, кто им помогал после того, как Сципион нарушил заключенное с ним, Суллой, соглашение, теперь ждет суровая кара. (Правда, соглашение не было ратифицировано сенатом и даже вторым консулом, Норбаном, а потому не имело силы, но никто, разумеется, и не заикнулся об этом.) После этого он обнародовал первый список осужденных (Аппиан. ТВ. I. 95. 441–442). Очевидно, с одобрения комиций. [1234]
Правда, некоторые авторы по-другому рассказывают о начале проскрипций. Орозий пишет, что Рим наполнился головорезами Суллы, которые убили множество людей из злобы или жажды добычи. Это вызвало всеобщее негодование, которое выразил Квинт Лутаций Катул, чей отец погиб во время марианских репрессий. Он обратился к Сулле с укоризненным вопросом: «С кем же мы будем жить, наконец, если на войне убиваем вооруженных, а в мирное время – безоружных?» Тогда по совету центуриона-примипила Фурсидия Сулла ввел проскрипции, чтобы упорядочить террор (V. 21. 2–3).
А вот какую историю рассказывает Плутарх: «Кровавым делам в городе не было ни числа, ни предела, и многие, кто и дел-то с Суллой никаких не имел, были уничтожены личными врагами, потому что, угождая своим приверженцам, он охотно разрешал им эти бесчинства. Наконец один из молодых людей, Гай Метелл, [1235]отважился спросить в сенате у Суллы, чем кончится это бедствие и как далеко оно должно зайти, чтобы можно стало ожидать прекращения того, что теперь творится. “Ведь мы просим тебя, – сказал он, – не избавления от кары для тех, кого ты решил уничтожить, но избавления от неизвестности для тех, кого ты решил оставить в живых". На возражение Суллы, что он-де еще не решил, кого прощает, Метелл ответил: “Ну так объяви, кого ты решил покарать". И Сулла обещал сделать это. Некоторые, правда, приписывают эти слова не Метеллу, а какому-то Фуфидию, одному из окружавших Суллу льстецов. Не посоветовавшись ни с кем из должностных лиц, Сулла тотчас составил список из восьмидесяти имен. Несмотря на всеобщее недовольство, спустя день он включил в список еще двести двадцать человек, [1236]а на третий день – по меньшей мере еще столько же. Выступив по этому поводу с речью перед народом, Сулла сказал, что он переписал тех, кого ему удалось вспомнить, а те, кого он сейчас запамятовал, будут внесены в список в следующий раз» (Сулла. 31.1–6).
