Чтобы увековечить свои подвиги, Марий еще после триумфа над Югуртой воздвиг монумент, к которому теперь прибавил еще один. Кроме того, он за счет взятой у варваров добычи основал храм Чести и Доблести. [431]Катул же построил (также за счет добычи) роскошный особняк на Палатине, а также портик – на месте дома консула 125 года Марка Фульвия Флакка, разрушенного в 121 году после гибели хозяина во время гракханской смуты. И дом, и портик Катула были украшены реликвиями кимврской войны – своего рода музей боевой славы. [432]Тогда же, очевидно, он украсил двумя статуями работы великого Фидия (или даже построил) храм Фортуны нынешнего дня, которой принес обет в начале битвы при Верцеллах (Плиний Старший. XVII. 2; Плутарх. Марий. 26.2).

Победу Мария прославляли служители муз – совсем еще молодой поэт Авл Лициний Архий, грамматик Луций Плотий и, вероятно, другие, чьи имена история не сохранила (Цицерон. За Архия. 5; 19–20). О том, чтобы такой чести удостоился Катул, мы не знаем. Он решил «исправить» положение и сам взялся за перо. Что представляли собой его мемуары о кимврской войне, мы уже знаем. А вот когда они появились на свет – неизвестно. Может, всего через несколько месяцев, а может, – и лет. Уже во времена Цицерона их мало кто читал (Цицерон. Брут. 133). И только благодаря пересказу Плутарха мы получаем представление об этом образчике генеральской похвальбы, густо замешанном на зависти и недоброжелательстве.

Что же делал в это время Луций Сулла? Без сомнения, он принял участие в триумфе. Окрыляли ли его новые надежды? Или он сокрушался, что из-за бездарности Катула не смог совершить всего, что было в его силах? Или же сердился на Мария, который удалил его от себя накануне решающих событий и не дал отличиться? Никто не знает. В любом случае у него были поводы для недовольства – вся слава досталась Марию и Катулу, пусть и не в равной степени, а о нем, Сулле, по-видимому, не вспоминали. Хотя, как остроумно заметил один из биографов диктатора, на трофеях Катула можно было написать: «Дар Луция Корнелия Суллы». [433]Судя по всему, не отдал должного своему легату Катул и в мемуарах. [434]И Сулле оставалось лишь усваивать горький опыт – рафинированный аристократ и тонкий ценитель слова лишь с виду был «прекрасным человеком». Внешность, как известно, обманчива…

Последний год II столетия до н. э. запомнился не только победой над кимврами. Вновь напомнил о себе политический союзник Мария – Луций Апулей Сатурнин. В это время в Рим прибыли послы понтийского царя Митридата VI Евпатора. Сатурнин заявил, будто они дают взятки сенаторам, которые таким образом продают интересы Рима – совсем как во времена Югурты. [435]Он подверг оскорблениям и самих послов. Недруги бывшего трибуна воспользовались его несдержанностью и подговорили понтийцев подать на него в суд. Обвинители-сенаторы были настроены очень сурово, и поговаривали, что дело может дойти до смертного приговора – впрочем, вряд ли обоснованно. [436]Однако изгнание тоже вряд ли устроило бы Сатурнина – это означало серьезный удар по карьере, если вообще не крах всех надежд. Тогда он, облачившись в рубище, обратился к народу с мольбой о помощи и будто бы даже пал на колени, хватал людей за руки, обнимал их ноги и кричал, что становится жертвой несправедливости сенаторов, ибо его враги являются одновременно и обвинителями, и судьями. Большинство этих деталей, вероятно, присочинены врагами Сатурнина, но своей цели он достиг: простолюдины повалили в суд, члены которого не осмелились вынести обвинительный приговор любимцу толпы (Диодор. XXXVI.15).

Кто знает, может, именно под влиянием этих событий плебейский трибун Гай Сервилий Главция [437]выступил с проектом судебного закона. В частности, он вновь предложил полностью укомплектовывать комиссии присяжных всадниками. Как уже говорилось, такой порядок установили по инициативе Гая Гракха и частично изменили в соответствии с законом Сервилия Цепиона в 106 году, когда половина присяжных опять стала назначаться из сенаторов. По всей видимости, проект Главции обрел силу закона (Цицерон. За Скавра 2d; За Рабирия. 20; Брут. 224; Асконий. 19).

Цицерон весьма нелицеприятно отзывается о Сервилии Главции: «человек самого низкого происхождения»; «он был самым бессовестным человеком на памяти людской, но оратором тонким, ловким и на редкость остроумным» (Брут. 224); «человек порочный, но остроумный» (За Рабирия Постума. 14). В 102 году, когда Метелл Нумидийский пытался вывести из сената Сатурнина, то же он пытался сделать и с Главцией, но столь же неудачно (см. выше). Конечно, и оценки Цицерона, и выпад Метелла обусловливались политическими причинами, а потому судить о подлинных недостатках Главции, равно как и Сатурнина, не так просто. Посмотрим, каковы были их действия, которые зачастую говорят куда больше, чем пространные характеристики.

Теперь оба политика выступили вместе. [438]Аппиан сообщает, что во время выборов в плебейские трибуны председательствовавший на выборах [439]Главция не возражал против вторичного избрания Сатурнина. Тот добился успеха, причем, как пишет Ливии, при поддержке Мария (Периоха 69). Это отнюдь не значит, что полководец привел на выборы своих ветеранов – вполне хватило бы и его устных выступлений в пользу Сатурнина. Сам Главция стал претором.

Однако речами дело не ограничилось. Некий Авл Нунний [440]открыто поносил Сатурнина и Главцию и, как они опасались, мог помешать им в случае победы на выборах в трибуны (ГВ. I. 28. 127–128). Правда, он шел последним, поскольку остальные девять трибунов были избраны (Валерий Максим. IX. 7. 3). Тем не менее Сатурнин и Главция решили «подстраховаться» и организовали нападение на Нунния. Тот попытался спрятаться в каком-то из ближайших домов, но был там настигнут и убит. Ливии обвиняет в этом воинов – несомненно, марианских. Злые языки утверждали, будто затем избрали самого Сатурнина, причем голосовали рано утром, с участием одних лишь сторонников «демагога», поскольку большинство избирателей еще не явились. Это была очевидная ложь, призванная подчеркнуть незаконность выборов Сатурнина. Сам же Нунний, по уверению Аппиана, уже якобы выиграл выборы, что, однако, противоречит прочим источникам – историк явно передавал враждебные слухи (ГВ. I. 28. 127–128; см. также: Ливии. Периоха 69; Плутарх. Марий. 29.1; Валерий Максим. IX. 7. 3; Флор. III. 16. 12; О знаменитых мужах. 73.5; Орозий. V. 17. З). [441]

Что же касается Мария, то он, по словам Плутарха, добивался шестого консульства так, как другие не борются и за первое. «Обхаживая для этого народ, он не только угождал толпе в ущерб достоинству и значению власти, но и старался быть мягким и снисходительным, вопреки собственной природе, лишенной этих свойств. Однако, как утверждают, честолюбие делало его робким на гражданском поприще, ропот толпы пугал его, присущие ему в битвах непоколебимость и стойкость покидали его в народном собрании, и любой мог хвалой или хулой заставить его воспрянуть или пасть духом» (Марий. 28.2). Правда, ни одного примера в доказательство этого тезиса Плутарх не приводит. Да и кто мог в те дни говорить колкости победителю кимвров? Всякий, кто осмелился бы на это, рисковал испытать на себе ярость толпы.

Но нетрудно понять, почему Марий усердно обхаживал народ: если прежние его консульства обусловливались военной необходимостью, то теперь она отпала. [442]Чувствуя растущую оппозицию, полководец вновь прибег к помощи Сатурнина. [443]Во многом благодаря этому он добился внушительного успеха: консулами стали не только он сам, но и его союзник Луций Валерий Флакк, которого недруги называли не коллегой, а подручным Мария. К тому же потерпел поражение давний недруг последнего, Метелл Нумидийский. [444]Недоброжелатели говорили, будто арпинат повлиял на толпу с помощью своих воинов, а кроме того, щедро раздавал деньги (Плутарх. Марий. 28. 7–8; Ливии. Периоха 69).