«Золотой век» Римской республики подходил к концу. «Городская община Рима сама взорвала себя своим неестественным расширением». [51]Первое, что бросается в глаза, – непригодность республиканского аппарата для управления покоренными землями. Наместники зачастую грабили вверенные им провинции, почти не опасаясь за последствия. Комиссии присяжных, рассматривавшие в судах дела по закону о вымогательстве (lex de repetundis), как правило, оправдывали обвиняемых – за взятку, по дружбе, по просьбе влиятельного лица, а также помня, что им и самим может выпасть случай нажиться за счет провинциалов.
Однако хотя подобная практика и развращала нравы элиты, все же существованию государства она напрямую не угрожала. Хуже было другое – чем дальше раздвигались границы государства, тем слабее становился контроль сената над полководцами и наместниками провинций. Пока они ограничивались лишь тем, что время от времени вели войны с соседями по собственному усмотрению. Но подобная самостоятельность внушала им мысль о том, что они прекрасно обойдутся и без сената – надо только наладить отношения с солдатами и центурионами. Сделать это было тем проще, что солдаты видели в полководце своего патрона – если он, конечно, хоть как-то заботился о них. Центурионы знали, что в силу незнатного происхождения и бедности им не приходится рассчитывать на серьезную карьеру. Полководец же мог обеспечить им хотя бы скромное состояние и безбедную старость. А если повезет – то и богатство, которое при удаче откроет им путь в сословие всадников. И тогда в сенат попадут если не они сами, то хотя бы их сыновья.
Оставлял желать лучшего и качественный уровень римской армии. Особенно ярко это продемонстрировали войны в Испании. [52]Когда Сципион Эмилиан, один из лучших римских полководцев того времени, прибыл под стены Нуманции, он несколько месяцев безжалостно муштровал распустившихся солдат, но так и не решился бросить их в бой с немногочисленным врагом. К тому же сокращались мобилизационные возможности, ибо безземельных крестьян в армию не брали. Римское крестьянство понемногу разорялось – у кого-то хозяйство приходило в упадок во время долгих походов, [53]у кого-то захватывали землю сильные соседи, кому-то просто не везло. Это не только ослабляло армию, но и обостряло социальную напряженность – ведь обладание землей давало не только средства пропитания, но и обеспечивало более высокий социальный статус. И хотя разорившихся крестьян было сравнительно немного, вряд ли больше нескольких десятков тысяч, их вполне хватило бы, чтобы при подходящих обстоятельствах затеять смуту.
Серьезной проблемой стали отношения Рима с италийскими союзниками. Последние составляли от половины до двух третей римской армии, [54]и, в сущности, именно они завоевывали для римлян ойкумену. Однако, несмотря на это, италийцы не обладали равными с квиритами правами. Конечно, некоторые представители италийской верхушки добились римского или латинского гражданства, [55]но таких было немного. А ведь это открывало счастливчикам или хотя бы их детям при благоприятном стечении обстоятельств дорогу в сенат. Однако дело было не только и, видимо, не столько в карьерных перспективах, которые открывались лишь перед единицами. Наибольшее недовольство, по-видимому, вызывало то, что при выводе римлянами колоний в италийские города жители последних лишались значительной (и далеко не худшей) части своих земель, которую отдавали колонистам. Они занимали приниженное положение и на военной службе и вообще больше других страдали от произвола римских властей. [56]
Наконец, недовольны были римские всадники, обладавшие подчас огромными богатствами. Они ссужали сенаторов деньгами, помогали им обойти запреты, мешавшие patres заниматься торговлей и получать от нее немалые барыши. Однако в политике они могли участвовать лишь негласно, как это впоследствии делал друг Цицерона Аттик. В сенат удавалось попасть лишь единицам.
Слишком многое мешало провести масштабные социальные реформы. Прежде всего – консервативное сознание, и не только нобилитета, традиционно отождествлявшегося с государством, [57]но и римлян вообще. Граждане ориентировались прежде всего на обычаи предков, mores maiorum, а те не предусматривали ни равенства в правах квиритов с италийцами, ни активного участия всадников в политической жизни, ни широкой раздачи земли обедневшим простолюдинам. К тому же все это затрагивало вполне конкретные интересы знати и заставило бы ее поделиться благами власти слишком уж со многими.
Отсутствовал и эффективный механизм проведения реформ. Ожидать их от сената, где господствовал нобилитет, не приходилось. Конечно, можно было попробовать обратиться к народному собранию, что и сделали братья Гракхи, а затем Сатурнин, Сульпиций и Цезарь. Однако комиции представляли собой слишком громоздкий механизм для проведения долговременной политики. К тому же они не обеспечивали реформаторам не только длительного пребывания у власти, но даже личной безопасности. Гарантом того и другого могла стать только армия. Но это означало уже не борьбу в рамках закона, а гражданскую войну. Именно ее и начнет герой нашей книги – Луций Корнелий Сулла.
Однако в начале последней трети II века до н. э. такой сценарий развития событий не мог никому представиться даже в кошмарном сне. Казалось, все можно уладить миром; некоторые даже надеялись на то, что трудности разрешатся сами собой. Ходило много разговоров о проектах аграрной реформы – нобили слишком откровенно прибирали к рукам ager publicus, тогда как простые граждане понемногу лишались земли. Один из таких проектов хотел предложить друг Сципиона Эмилиана Гай Лелий. [58]Однако потом он внял уговорам друзей и отказался от своего намерения (Плутарх. Тиберий Гракх. 8.5).
Через несколько лет это сделал плебейский трибун Тиберий Семпроний Гракх – сын и внук двукратных консулов, герой Третьей Пунической войны, первым взошедший на стену Карфагена. Сейчас уже трудно сказать, что толкнуло его на дерзкое выступление; друзья говорили о сочувствии Тиберия плебсу, враги – о низменном честолюбии. [59]Вероятно, он беспокоился не столько о «маленьком человеке», сколько о слабеющей мощи римской державы, ибо воевал в Испании и видел, во что превратилась разложившаяся римская армия, которая не раз отступала перед немногочисленными нумантинцами. [60]Правда, можно было понизить ценз при наборе в армию и тем исправить положение, что впоследствии и сделали. Но именно зажиточные крестьяне по традиции считались лучшими воинами. Любопытный факт: в 232 году до н. э. плебейский трибун Гай Фламиний Непот, преодолев сильнейшее сопротивление верхов, провел закон о разделе между простолюдинами земель сенонов и пиценов на севере и северо-востоке Италии – так называемого ager Gallicus et Picenus. [61]И именно эти края спустя столетие и более продолжали давать Республике тысячи и тысячи воинов, [62]причем далеко не худших.
Кроме того, чрезмерное обогащение одних нобилей за счет ager publicus не означало, что таким же образом наживались другие. В результате увеличивался имущественный разрыв между самими аристократами, расшатывалось относительное политическое равновесие, ибо богатство – это власть. Недаром закон поддержали многие влиятельные лица – принципе сената и тесть Тиберия Аппий Клавдий Пульхр, консул 133 года до н. э. Публий Муций Сцевола, великий понтифик Публий Лициний Красе, а также и менее видные сенаторы – Гай Папирий Карбон, Гай Порций Катон и др. [63]
