Сам Архелай в те годы покорял греческие полисы. Согласно Плутарху, он, «выступив из Афин… склонил к отпадению от Рима все греческие племена до границ Фессалии», то есть всю Среднюю и Южную Грецию (Сулла. 11.5). Аппиан уточняет эту информацию: «К Архелаю присоединились ахейцы и жители Лаконии и вся Беотия за исключением Феспий» (Митридатика. 29.112). Таким образом, вдобавок к потере Азии перед римлянами встала вполне перспектива утраты владений в самой Элладе, так что нужно было принимать срочные меры. Первым вступил в бой с понтийскими войсками Квинт Брутий Сура, легат Гая Сентия, наместника Македонии. С небольшим войском [915]Сура двинулся из Македонии против Метрофана, полководца Митридата, который действовал в Северной Греции против оставшихся лояльными Риму Эвбеи, Магнесии и Деметриады. [916]В морском сражении он потопил один понтийский корабль и захватил другой. Метрофан, пользуясь попутным ветром, бежал, а Сура захватил Скиаф – находящийся напротив Магнесии остров с одноименным городом, где враги хранили захваченную добычу. При всем своем «безупречном благородстве», о котором пишет Плутарх, с захваченными варварами он не церемонился: рабов (правда, не всех, а только некоторых) приказал повесить, а свободным отрубил руки (Аппиан. Митридатика. 29. 113–114).
После этого успеха Сура провел зиму 89/88 года в Херонее, [917]а с наступлением нового сезона двинулся в Беотию против Архелая. Получив в качестве подкрепления из Македоний еще тысячу человек пеших и конных, он вступил с понтийской армией в сражение в тех самых местах, которые уже приобрели печальную славу двести пятьдесят лет тому назад и которым еще предстояло снискать славу в ближайшем будущем – у Херонеи. Сражение (или, скорее, несколько небольших, но упорных сражений) длилось три дня. Согласно Плутарху, Сура задержал Архелая и оттеснил его к морю; вообще, «дела у него шли лучше, чем он мог надеяться» (Сулла. 11. 4–5). Однако этот рассказ вызывает недоумение: выстоять в бою против понтийской армии отряд Суры мог, но как незначительные силы римлян сумели оттеснить понтийцев к морю? Плутарх явно чего-то недопонимает. Более реальную картину рисует Аппиан. По его рассказу, первоначально бои шли с равным успехом, но затем на помощь Архелаю пришли лаконяне и ахейцы. Сура как разумный командир понял, что теперь у него нет шансов держаться дальше, и двинулся на Пирей. Но Архелай, двигаясь по морю, опередил его и занял афинскую гавань первым (вот оно, плутарховское «оттеснил к морю»!) (Митридатика. 29. 114–115).
Между тем весной нового 87 года Сулла наконец покинул Италию и, переправившись через Адриатическое море, высадился с войском в Диррахии или в Аполлонии и по Эгнациевой дороге двинулся через горы в Верхнюю Македонию, а оттуда в Фессалию. [918]Его авангардом командовал Луций Лициний Лукулл, который, встретившись с Брутием Сурой, от имени своего командующего приказал ему вернуться в Македонию и не вмешиваться в войну, которую должен вести Сулла (Плутарх. Сулла. 11.8).
Сам же главнокомандующий в ту пору продвигался через Фессалию, собирая на предстоящую кампанию деньги, союзников и продовольствие и в ней, и в соседней Этолии – обе эти области сохраняли верность Риму. Впрочем, приводить к повиновению силой не пришлось и те полисы и области, которые встали на сторону Митридата, – они сами через послов выразили покорность (Плутарх. Сулла. 12.1). Достаточно было армии Суллы появиться в Беотии, как почти вся она вновь признала власть Рима (Аппиан. Митридатика. 30. 116–117). Видимо, очень быстро был установлен контроль и над Пелопоннесом – во всяком случае, именно там находились монетные дворы, на которых под наблюдением Лукулла чеканилась монета на военные нужды (Плутарх. Лукулл. 2.2). [919]Было это еще в 87 году, поскольку следующей зимой Лукулл уже был направлен Суллой за кораблями в Египет.
Итак, Сулла был готов помериться силами с Архелаем и Аристионом. Он привел с собой пять легионов, то есть примерно 25–30 тысяч солдат (Аппиан. Митридатика. 30. 116). Если принять во внимание собранные им союзнические контингенты, то не будет преувеличением признать, что в целом его силы насчитывали 30–40 тысяч человек. [920]С этими силами он двинулся на главный опорный пункт Митридата в Элладе – Афины. Сам город занимал Аристион с частью сил, а основные силы врага во главе с Архелаем находились в Пирее. Соответственно и Сулла разделил свою армию на две части – отправив одну из них осаждать Аристиона, сам он двинулся против Пирея, то есть избрал более сложную задачу. Дело в том, что Пирей был очень хорошо укреплен. Как рассказывает Аппиан, стены его, построенные еще при Перикле, имели 40 локтей (примерно 18 метров) в высоту и были сделаны из больших четырехугольных каменных блоков (Митридатика. 30.119). Кроме того, не было никакой надежды взять город измором, поскольку он снабжался с моря, где господствовал флот Митридата. Оставалось одно – штурм.
Видимо, надеясь взять Пирей решительным натиском, Сулла заготовил длинные лестницы и повел свои легионы на штурм пирейских стен. Однако воины Митридата храбро защищались, и после титанических усилий, подвигов и неудач Сулле стало ясно, что без осадных работ не обойтись. Тогда он приступил к правильной осаде. Отступив в Элевсин и Мегары, он занялся сооружением осадных машин. Все необходимые материалы и рабочих он получил из Фив, но так как многие машины рушились под своей тяжестью или сгорали, подожженные врагами, вскоре для них не стало хватать дерева. Тогда Сулла, не испытывая никаких сомнений, приказал вырубить две рощи, которые к тому времени уже прочно вошли в историю философии – Академию и Ликей (Плутарх. Сулла. 12.4; Аппиан. Митридатика. 30.121). Это был первый из тех поступков, абсолютно хладнокровно совершенных римским полководцем, которые повергли в шок всю Элладу, уже привыкшую к тому, что она своим культурным наследием «победителей диких пленила». Одновременно с этим солдаты Суллы сооружали огромную земляную насыпь, предназначенную для размещения осадных машин. На ее сооружение пошли камень, дерево и земля, полученные из разрушенных Суллой до конца Длинных стен. Работы были столь масштабными, что, если верить Плутарху, только на сооружении осадных машин были задействованы десять тысяч пар мулов (Сулла. 12.3).
Тем временем из Италии пришли удручающие известия: верх в Риме взяли враги Суллы во главе с Марием и Цинной, а сам он объявлен вне закона (об этом речь пойдет ниже). Это означало, что рассчитывать на какое-либо финансирование военных действий не приходится и, более того, следует ожидать прибытия преемника по командованию. Второе было не так страшно – Сулла располагал армией, которая уже однажды продемонстрировала, что готова с оружием в руках отстаивать его интересы и, разумеется, свое право на военную добычу. А вот источник, из которого можно было черпать денежные средства, нужно было найти незамедлительно, тем более что события показывали – осада Афин и Пирея будет долгой, нелегкой и дорогостоящей. Решение было найдено простое и, с точки зрения греков, ужасающее: взять деньги из сокровищниц наиболее почитаемых святилищ Эллады.
В первую очередь пострадал храм Зевса Олимпийского, где сокровищ было особенно много; меньше дали храм Асклепия в Эпидавре и храм Аполлона в Дельфах, сокровища которого были основательно разграблены фокидянами (Диодор. XXXVIII. 7; Павсаний. IX. 7. 4). Однако и в Дельфах еще оставалось чем поживиться. Так, оттуда была взята серебряная бочка – последняя оставшаяся невредимой из четырех, некогда пожертвованных Аполлону знаменитым лидийским царем Крезом (Геродот. I. 51). Эта бочка была так велика и тяжела, что ее пришлось разломать на куски и в таком виде нагрузить на вьючных животных (Плутарх. Сулла. 12.9). Дельфийские жрецы пытались повлиять на Суллу. По рассказу Плутарха, он написал дельфийским амфиктионам, что сокровища бога лучше перевезти к нему, поскольку у него они будут целее, а если он и воспользуется ими, то возместит взятое в прежних размерах. «Вслед за тем он послал туда своего друга, фокидянина Кафиса, приказав ему принять каждую вещь по весу. Кафис прибыл в Дельфы, но не решался прикоснуться к святыням и пролил много слез, оплакивая при амфиктионах свою участь. И когда кто-то сказал ему, что слышал, как зазвучала находящаяся в храме кифара, Кафис, то ли поверив этому, то ли желая внушить Сулле страх перед божеством, написал ему об этом. Но Сулла насмешливо ответил, что удивляется Кафису: неужели тот не понимает, что пением выражают веселье, а не гнев, и велел своему посланцу быть смелее и принять вещи, которые бог отдает с радостью» (Сулла. 12.6–8). Пожалуй, Плутарх не прав, когда говорит, что Сулла ответил насмешливо – он в данном случае говорил не как циник [921]или атеист; это был ответ человека, самообладание которого основывалось на непоколебимой вере в свое счастье, felicitas, в то, что сами боги желают, чтобы он позаимствовал необходимые деньги из их храмов. [922]
