Ученые по-разному пытались разрешить эти трудности. Некоторые из них считали, что Сулла столкнулся лишь с небольшими передовыми отрядами Тиграна, а затем в мемуарах, послуживших источником для Плутарха, преувеличил свои успехи в борьбе с армянскими войсками и их численность. [556]Но, может быть, армяне в рассказе Плутарха были не воинами Тиграна, а наемниками, которых понтийский стратег Архелай навербовал в соседней Софене? [557]Или они являлись уроженцами Малой Армении, которая находилась под властью Митридата и военные контингенты из которой несли службу даже в отдаленных от ее территории районах Понтийской державы? [558]Не послал ли Митридат какие-то подразделения из Малой Армении, организованные по этническому принципу, на помощь своему сыну и Гордию?
Наконец, еще одно возможное решение: Сулла оставался на Востоке не один год, а несколько, вплоть до 93 или 92 года. [559]Ведь Сулла, вернувшись в Рим, мог выставить свою кандидатуру в консулы на 94 год, но не сделал этого. Почему? Может, он просто не собирался претендовать на высшую должность в государстве? [560]Но честолюбия ему было не занимать, да и возраст позволял – положенные 43 года ему уже исполнились. Может, он боялся не выдержать конкуренции с более влиятельными соперниками? Однако вряд ли положение было столь безнадежным, что умевший и любивший рисковать Сулла не попытал бы счастья хотя бы раз. Вероятнее, что он просто не имел возможности выставить свою кандидатуру из-за отсутствия в городе. [561]
Второй аргумент в пользу этой гипотезы связан с расстановкой сил на Востоке. Если Сулла вернулся в Рим в 95 году, то Ариобарзан получил слишком большую мирную передышку – вряд ли Митридат и Тигран дали бы ему спокойно править целых пять лет, если бы их не сдерживало присутствие Суллы с войском, пусть небольшим, но все-таки римским. [562]Что касается возможности такого развития событий, то существует целый ряд относящихся к этому времени примеров, когда наместники удерживали свою провинцию в течение нескольких лет. «На этой стадии Киликия, в отличие от Сицилии и Азии, была в первую очередь и прежде всего военной provincia, где любой командир мог ожидать постоянной борьбы с пиратами. Для этой provincia ежегодная преемственность не была ни необходимой (она не была достаточно богатой), ни желательной (по крайней мере, когда там находился способный командир), ни – на этой стадии административной истории Рима – удобной». [563]
Во время пребывания Суллы в Каппадокии произошло еще одно событие, важность которого никто в те времена не понял, – Сулла встретился с парфянским посольством и тем самым положил начало отношениям двух мировых держав. Вновь предоставим слово Плутарху: «Когда Сулла стоял у Евфрата, к нему явился парфянин Оробаз, посол царя Арсака. До тех пор оба народа еще не соприкасались друг с другом; видимо, счастью своему Сулла обязан и тем, что первым из римлян, к кому обратились парфяне с просьбой о союзе и дружбе, оказался именно он. Рассказывают, что Сулла поставил три кресла – одно для Ариобарзана, другое для Оробаза, третье для себя – и во время переговоров сидел посередине. Оробаза парфянский царь за это впоследствии казнил, а Суллу одни хвалили за то, что он унизил варваров, а другие хулили за наглость и непомерное тщеславие» (Сулла. 5.8–9). [564]
Этот рассказ порождает множество вопросов. Прежде всего: почему прибыло парфянское посольство? Были ли парфяне представителями мирного государства, не стремящегося к экспансии, [565]а римляне агрессорами? Какие вопросы должно было решить посольство? Чем закончилась миссия Оробаза? Прямых ответов на них в источниках нет.
Думается, что встреча эта была неизбежной «в силу встречного направления удара – Рима на Восток, Парфии на Запад». [566]Парфянские властители в те времена думали о захвате не только Вавилонии или Месопотамии. [567]Их целью были, говоря словами Тацита, «древние границы персов» (Анналы. VI. 31), иначе говоря, берега Черного и Эгейского морей. Но почему посольство прибыло именно сейчас? [568]Вероятнее всего, парфянский посол прибыл для изучения ситуации в Каппадокии на месте – «и обнаружил, что на границах Парфянской империи объявилась новая держава». [569]Ситуация в этом случае выглядит следующим образом.
Прибывшее на Евфрат посольство имело целью встречу не с римским магистратом, а с представителями тех сил в Каппадокии (будь то Ариобарзан или кто-либо еще), которые противостояли Гордию. Основания для такой встречи были вескими – за спиной Гордия стоял Тигран II Армянский, рост амбиций которого представлял для Парфии если и не прямую угрозу, то предмет некоторого беспокойства. Вполне естественно, что глава такой миссии, встретив в районе, куда он был направлен, представителя государства, отношений с которым доселе не было, постарался выяснить, друг перед ним или враг. Сулла же, со своей стороны, приняв участие во встрече Ариобарзана и парфянского посла, продемонстрировал, кто является истинным хозяином в Каппадокии. [570]Может быть, именно это допущение постороннего, «северного варвара», на переговоры, которые должны были вестись между царями, и было тем умалением достоинства парфянского властителя, за которое Оробаз, если верить Плутарху, заплатил головой? [571]
Какой итог имели эти переговоры? Действительно ли Сулла «провел настоящий раздел мира»? [572]Во всяком случае, формального договора между двумя империями заключено не было за отсутствием необходимости. К действиям Тиграна римляне проявляли мало интереса, в каппадокийские дела, куда они были вовлечены, парфяне не вмешивались, а «граница по Евфрату» в это время существует только в воображении современных историков – вдоль великой реки располагались государства, сохранявшие независимость (по крайней мере, формально), и никто тогда не мог предвидеть аннексии Помпеем Сирии и переноса границы вплотную к рубежам Парфянской державы. Итак, формальный договор заключать было незачем из-за отсутствия спорных проблем или общих интересов. Именно поэтому нет ни малейшего намека на обсуждение проблемы в сенате и ратификацию договора. [573]Вместе с тем Парфянское царство рассматривалось в дальнейшем как невраждебное Риму. Между двумя государствами установилась «дружба» в тогдашнем политическом смысле – неформальные отношения, не связанные с заключением договора и принятием на себя каких-либо обязательств, кроме обязательства не предпринимать против своего «друга» враждебных действий. Именно таким отношениям, как нам кажется, более всего соответствует имеющаяся у нас скудная информация о встрече Суллы с парфянским посольством. Прибыв в Рим, он, несомненно, должен был поставить сенат в известность об этой встрече, только и всего. Формальный договор был делом будущего.
Что касается отношения к этому договору в Риме, то тех, кто одобрял поведение Суллы, было гораздо больше, чем его хулителей. [574]Прошли те времена, когда эллинистические монархи могли мнить себя равными Риму. Рим помнил, как склонился перед откровенной грубостью римского посла Гая Попилия Лената сирийский царь Антиох IV, которому было предложено дать ответ, не выходя из очерченного на земле круга (Ливии. XLV. 12. 5). В Риме видели, как униженно держался вифинский царь Прусий, даже назвавший себя однажды «вольноотпущенником римского народа» (Полибий. XXX. 19. 1–7). [575]Разумеется, к парфянскому царю отношение было такое же, ставшее уже привычным, – как к младшему партнеру; иначе и не мог вести себя римский магистрат, не умаляя «достоинства римского народа». Что касается тех, кто осуждал поведение Суллы, то они, несомненно, делали это не из принципиальных соображений, а из личной вражды. Как известно, римские политики (да и не только римские) имели обыкновение обвинять своих противников во всех смертных грехах, не заботясь о том, справедливо обвинение или нет. Объектом таких обвинений и стал Сулла, а Плутарх донес до нас память о них.
