Таким образом, Плутарх вновь развил позднейшую версию, искажавшую события из сиюминутных конъюнктурных соображений. Однако все это не значит, что отношения между Суллой и Помпеем были нормальными – ведь никаких магистратур последний пока не занял и в сенат так и не попал. Правда, тут, как уже говорилось, наверняка сыграли свою роль усилия влиятельных соратников Суллы, считавших, что Помпеи и так получил слишком много.
Свободное время бывший диктатор проводил на своей вилле в Кампании, между Кумами и Путеолами. [1427]Это благодатные края, словно созданные для отдохновения от трудов и забот. Роскошные поля и луга, оливковые рощи, великолепные виноградники, заросли из акаций, мирта, розмарина, животворный морской воздух… Здесь «под сапфировым небом, согретые нежащим теплом, вдыхая напоенный благоуханиями чистый воздух, освежаемые прохладой тирренских вод, жили счастливейшие народы, воспетые поэтами как обитатели преддверия элисия. Да, ни в одном уголке земного шара поэты не могли создать более чарующих картин», – писал о тех краях Рафаэлло Джованьоли. [1428]Правда, в Союзническую войну «счастливейшим народам» Кампании пришлось хлебнуть горя, в том числе и по вине Суллы, но в войну гражданскую они не оказали ему сопротивления и пострадали лишь некоторые города. Поместье же бывшего диктатора находилось в самой процветающей части области.
Аппиан пишет, что в путеольском поместье Сулла развлекался охотой и рыбной ловлей (ГВ. I. 104. 488). Наконец он мог отдохнуть душой от бесконечных дел и поражать не своих врагов, а гонимых охотниками животных. Конечно, Сулла не впервые был в этих краях, еще в позапрошлом году он довольно долго пребывал здесь во время кампании против Норбана и Сципиона. Но тогда все его внимание поглощала борьба с марианцами, теперь же их легионы не тревожили его. Правда, еще сопротивлялся Серторий, но он на краю земли, в Испании, и Метелл наверняка разобьет его.
Однако о врагах Сулла все же не забывал, ибо продолжал вести с ними мысленный бой. Его главным занятием стало сочинение мемуаров на греческом языке. [1429]И в них он нанес, пожалуй, самое страшное поражение своим недругам. Мифы, порожденные им в «Воспоминаниях», до сих пор продолжают владеть умами многих историков. Отчасти тому причиной литературные дарования Суллы, отчасти – его авторитет, а отчасти – почти полное отсутствие источников, которые могли бы изобличить многие из вымыслов маститого мемуариста.
Трудно было отрицать, что Марий – великий полководец и что именно он победил Югурту и германцев. Но что нельзя отрицать, то можно принизить. Вот, например, пленение Югурты. Зачем указывать, что Марий сам поручил Сулле ехать к Бокху захватывать нумидийского царя? Лучше написать, что Бокх сам предложил выдать Югурту Сулле и тот действовал разве что с ведома, а не по прямому приказу Мария. Кто же теперь проверит? Можно таким образом и себя возвеличить, и врага унизить. А кто запрещает написать, что главнокомандующий завидовал Сулле? Тоже теперь не проверишь. Пусть думают, что уже с той поры началась вражда его, Суллы, с Марием. Опять-таки хороший способ убить двух зайцев: арпинат выставлен злобным завистником, а Сулла, коль скоро есть чему завидовать, – истинный герой Югуртинской войны.
Сложнее с войной против германцев. Катул-старший, в сущности, негодяй, приписавший себе одному заслуги Суллы, – без него этот горе-полководец не удержал бы строй при Верцеллах. Но его жизнь оборвалась при марианцах, да и сын Катула – преданнейший диктатору человек, а потому не стоит обо всем этом упоминать. [1430]Лучше отыграться на том же Марии. Он опять позавидовал успехам Суллы, и тому-де пришлось уйти служить к благородному Катулу. На деле-то, конечно, Марий отправил его к нему сам, но то-то и обидно – пришлось не биться при Аквах Секстиевых, а собирать провиант для обеих армий.
Хороши и дружки Мария. Публий Сульпиций – негодяй, открыто торговавший римским гражданством; Луций Цинна, за взятку в триста талантов выступивший с негодными законопроектами и перебивший множество знатных; Гай Фимбрия, умертвивший консула, а позднее, когда воины от него отвернулись, на коленях умолявший их о спасении.
Но главное – напомнить, что именно он, Сулла, избранник богов. Бывший диктатор не раз писал о божественных знамениях. Например, об огненном столбе, упершемся в небо под Лаверной во время Союзнической войны; о жертвоприношении под Тарентом, когда на печени жертвенного животного увидели очертания венка; о схватке двух козлов накануне битвы при Тифатской горе, чьи призраки затем унеслись в небо. Не забыл Сулла упомянуть и о снах – о явлении ему Ма-Беллоны во время похода на Рим в 88 году и о Марии, перед сражением при Сакрипорте предупреждавшем сына не давать в тот день бой. Написал он и о том, что дела, начатые им по вдохновению, удавались ему лучше, чем обдуманные. Взять хотя бы битву при Орхомене, когда он бросился в гущу врагов, стыдя воинов. Уцелел и победил. При Тифатской горе даже не успел построить войско, как воины устремились на врага. При Сакрипорте солдаты устали, промокли, а Сулла все же дал бой и выиграл. Как тут не поверить в покровительство богов? Может, он что-то забыл или преувеличил, но суть ясна.
Возможно, бывший диктатор рассуждал и не столь прямолинейно и цинично – кто прямо признает себя лжецом? Но в глубине души он не мог не понимать, что слишком часто отступает от истины. Однако Сулла не сомневался в своей правоте. В конце концов, его мемуары – тоже орудие, орудие борьбы с его врагами, а стало быть, и врагами Рима, которому он вернул мир и справедливость. А на войне иногда дозволена и хитрость. Отчего же ради благой цели к ней не прибегнуть и сейчас?
Сулла успел надиктовать 22 книги «Воспоминаний», которые, к слову сказать, посвятил верному Лукуллу (Плутарх. Сулла. 6.10; 37.1). Закончил он это делать за два дня до кончины и будто бы даже успел написать в мемуарах о ней. Ему приснился сын, умерший немного раньше Метеллы. «Дурно одетый, он, стоя у ложа, просил отца отрешиться от забот, уйти вместе с ним к матери, Метелле, жить вместе с ней в тишине и покое» (Плутарх. Сулла. 37. 1–3). (Любопытное признание того, что Сулла, несмотря на «отставку», жил отнюдь не в «покое»!) Правда, известно, что мемуары немного дописал вольноотпущенник, грамматик Луций Корнелий Эпикад (Светоний. О грамматиках и риторах. 12). Вряд ли он дополнил слишком много, [1431]но историю об этом сне, если она действительно содержалась в «Воспоминаниях», скорее всего, добавил именно он. Возможно, Эпикад упомянул также о том, что за десять дней до кончины Сулла написал законы для Путеол, [1432]недалеко от которых находилась его вилла, – там, по словам Плутарха, царила распря, и бывший диктатор, будучи патроном города, [1433]водворил там мир. Какой характер носила эта распря и какие именно законы написал Сулла, неизвестно – видимо, речь шла о порядке выборов должностных лиц.
Итак, дни Суллы были сочтены. Плутарх рассказывает о страшной болезни, поразившей бывшего диктатора. Тот «вначале и не подозревал, что внутренности его поражены язвами. От этого вся его плоть сгнила, превратившись во вшей, и хотя их обирали день и ночь… все-таки удалить удавалось лишь ничтожную часть вновь появлявшихся. Вся одежда Суллы, ванна, в которой он купался, вода, которой он умывал руки, вся его еда оказывались запакощены этой пагубой, этим неиссякаемым потоком – вот до чего дошло. По многу раз на дню погружался он в воду, обмывая и очищая свое тело. Но ничто не помогало. Справиться с перерождением из-за быстроты его было невозможно, и тьма насекомых делала тщетными все средства и старания». Всему этому, указывает Плутарх, способствовало общение Суллы с мимами, шутами и кифаристами (Сулла. 36. 3–6; см. также: Плиний Старший. XI. 114; XXVI. 138; О знаменитых мужах. 75.12).
