Добрый пример делает подчас чудеса.
Образ жизни государя также, конечно, отразился на образе жизни столичных обывателей.
Вставал государь не позже пяти часов и, обтершись, по обыкновению, куском льда и поспешно одевшись, до шести часов, помолившись Богу, слушал донесения о благосостоянии города, отдавал приказания по делам дворцового управления.
С шести до восьми занимался государственными делами с первыми сановниками государства и затем два часа верхом или в санях ездил по городу, заезжая невзначай и совершенно неожиданно в разные присутственные места и казармы.
По возвращении домой в десять часов он до двенадцати занимался ученьем гвардии, принимал просьбы и совещался с военачальниками.
В двенадцать часов он возвращался в комнаты, где уже в столовой были накрыты столы с закускою и водкой.
Все бывшие на разводе свободно пили и закусывали.
После закуски, когда посторонние удалялись, государь с семьей и близкими садился обедать.
После обеда государь отдыхал до трех часов, а затем снова отправлялся кататься по городу.
С пяти часов до семи он снова занимался государственными делами, а час, с семи до восьми, посвящал своему семейству.
В восемь часов государь ужинал и ложился спать.
В это время во всем городе не было уже ни одной горящей свечки.
С такими порядками жизни своего государя, конечно, должны были сообразовываться все сановники и служащие, а потому в течение нескольких дней в Петербурге переменился совершенно род жизни.
День сделался опять днем, а ночь – ночью.
Были, конечно, недовольные, но большинство с восторгом созерцало своего трудолюбивого монарха.
Восторг этот дошел до своего апогея, когда сделалось известно, что государь в назначенные им дни и часы сам принимает просьбы от своих подданных.
Говорили, что он заявил, что во время его царствования не будет ни фаворитов, ни таких людей, через которых он будет узнавать нужды и обиды своих подданных, да и то после нескольких недель, месяцев и даже лет, во время которых просители изнывают в ожидании. Он сам будет принимать просьбы и жалобы.
Добавляли, что на вопрос, какого звания людей прикажет он допускать к себе и кто может пользоваться этой милостью, Павел Петрович ответил:
– Все и все: все суть мои подданные; все они мне равны, и всем равно я государь; так хочу, чтобы никому не было в том и возбраняемо.
Несомненно, что такое распоряжение сильно повлияло на отправление правосудия и на отношения знатных людей к простолюдинам. Строгий суд самого государя висел над ними дамокловым мечом.
Вскоре появилось наделавшее в Петербурге много шума и последствие такого распоряжения.
Один из купцов подал государю жалобу на самого петербургского генерал-губернатора Николая Петровича Архарова, в которой излагал, что последний должен ему двенадцать тысяч рублей, но, несмотря на его просьбы, денег не возвращает, сперва водил обещаниями, а теперь приказал гнать его, просителя, в шею.
Государь принял просьбу, находясь при разводе и стоя с любимцем своим Архаровым.
Развернув бумагу, Павел Петрович пробежал ее глазами и, быстро познакомившись с содержанием, обратился к Николаю Петровичу:
– Что-то у меня глаза слипаются и влагою как запорошены, так что я прочесть не могу. Пожалуй, Николай Петрович, прими на себя труд и прочти оную.
Архаров почтительно взял бумагу, начал читать, но стал запинаться и, наконец, почти шептать ее содержание себе под нос.
– Читай, читай громче.
Николай Петрович несколько повысил голос, но все же читал так, чтобы слышал только государь.
– Громче, громче… другим не слышно! – настаивал Павел Петрович.
Архарову ничего не оставалось делать, как прочесть жалобу на самого себя громогласно.
– Что это? – заметил, как бы с недоумением, государь. – Это на тебя, Николай Петрович?
– Так, ваше величество! – смущенно отвечал тот.
– Да неужели это правда?
– Виноват, государь.
– Но неужели это все правда, Николай Петрович, что его, за его же добро, вместо благодарности не только взашей выталкивали, но даже и били?
– Что делать, – покраснел до корней волос Архаров, – должен и в том признаться, государь! Виноват… Обстоятельства мои к тому принудили. Однако я, в угодность вашему величеству, сегодня же его удовольствую и деньги заплачу…
Чистосердечное сознание смягчило гнев государя.
– Ну, хорошо, когда так… Так вот, слышишь, – обратился государь к купцу, – деньги тебе сегодня же заплатят. Поди себе! Однако когда получишь, то не оставь прийти ко мне и сказать, чтобы я знал, что сие исполнено.
Этими словами Архаров был связан более, чем восьми обязательствами.
Павел Петрович был прав, говоря, как мы уже сообщили, что он знает людей.
Строгий к обязательствам других, Павел Петрович был строг и к самому себе и не забывал людей, которым был когда-либо обязан.
Вскоре по вступлении на престол в Зимний дворец явился ямщик с хлебом-солью.
Его не хотели пускать и гнали прочь, но он заявил, что государь его знает, и просил доложить.
Тогда ему не осмелились отказать.
Государю было доложено.
Он велел позвать ямщика и принял его в присутствии императрицы.
Поблагодарив за хлеб-соль и допустив его к руке, Павел Петрович обратился к своей супруге с вопросом, узнала ли она этого мужичка.
На отрицательный ответ ее величества государь заметил:
– Как это, матушка, ты позабыла! Не помнишь ли, как мужичок сей нам однажды в долг на две тысячи лошадей поверил?
Государыня вспомнила и допустила ямщика к руке.
– Теперь, брат, и у меня водятся деньжонки, – сказал улыбаясь Павел петрович, – коли будет нужно, приходи…
– Сохрани Господи, – отвечал ямщик. – Статочное ли дело, государь! У меня, по милости Божией, деньги на нужду есть. А разве вам, государь, когда понадобится, так готов до полушки все отдать вам.
– Благодарю, благодарю! – сказал растроганный Павел. – Заходи, когда вздумаешь.
Допустив к руке, он отпустил своего бывшего кредитора.
Присутственный день со времени воцарения Павла Петровича начинался с шести часов утра.
К этому надо было привыкнуть, но государь сумел заставить и штатских служащих исполнять неуклонно свои обязанности.
Сделано это было не строгостью, а опять собственным примером.
Так как государь бывал ежедневно при смене караула, или так называемом разводе, то это зрелище, ввиду присутствия государя, было очень интересно, и потому смотреть его собиралось обыкновенно много народу.
В числе глазевших зевак очутился однажды и один штатский чиновник.
По мундиру петербургского наместничества Павел Петрович заметил его в толпе, подошел и ласково спросил:
– Конечно, где-нибудь здесь в гражданской службе служите?
– Так, ваше величество! – отвечал чиновник и назвал то судебное место, где был членом.
Государь не продолжал вопросов, вынул часы и заметил:
– Вот видите, одиннадцатый час уже в половине. Прощайте, мне недосужно и пора к своему делу…
Павел Петрович отошел.
Чиновник, разумеется, не остался глазеть на развод, а опрометью бросился к месту своего служения.
Он хорошо понял, для чего государь показал ему часы.
Случай этот вскоре стал известен не только в Петербурге, но и во всей России и так подействовал, что с того времени все сановники перестали съезжаться в полдень, но, по примеру государя, стали вставать раньше и рачительно исправлять свои обязанности.
Мы уже упоминали, что в дворцовом хозяйстве царило положительное хищничество, что можно было судить по одному тому, что сливок в год расходовалось на двести пятьдесят тысяч рублей, а угля для разжигания щипцов парикмахерам на пятнадцать тысяч.
Павел Петрович в первый же день своего правления уволил в отставку бывшего гофмаршала князя Барятинского и назначил на его место богатейшего и честнейшего человека, графа Николая Петровича Шереметева.
Недели через две по вступлении последнего в должность государь обратился к нему с вопросом: