Ди Фалько: Несомненно! Никто не будет возражать, если я поеду в Париж или куда-то еще – венчать (это мне нравится больше) друга, который выразит такое пожелание. Или крестить, или служить за упокой. Кстати, то же относится и ко всем священникам. Просто, если ты епископ, элементарная вежливость требует заранее предупредить своего коллегу, местного епископа.

Бегбедер: Нужно обратиться к нему с предварительной просьбой или с извещением?

Ди Фалько: Разрешения просить не нужно. Это всего лишь вопрос вежливости. «Как друг семьи, я приеду венчать сына таких-то». Потом звонят местному кюре, чтобы он, как говорится, передал полномочия на совершение богослужения.

Бегбедер: Ты был духовником артистов?

Ди Фалько: Нет, никогда. Об этом много говорилось в средствах массовой информации, но этого никогда не было.

Бегбедер: Но ты не раз служил на похоронах актеров, кинематографистов.

Ди Фалько: Да, по просьбе родственников. Некоторые из них менее известны, другие – более. Назову, например, Франсуа Перье, Тьерри Ле Люрона, Шарля Трене или Мориса Пиала.[64] В последнем случае, признаюсь, я был удивлен, учитывая его порой резкие высказывания по отношению к Церкви. Мы встречались с ним на телепередачах, и между нами возник контакт. Даниель Тоскан дю Плантье[65] тоже не был столпом Церкви. Однако нас связывали дружеские отношения, доверие, взаимное уважение.

Бегбедер: А Жан-Люк Лагардер?[66]

Ди Фалько: Его жена пожелала, чтобы я служил на похоронах. Это произошло после обрушившейся на меня клеветнической кампании, я принял ее просьбу как свидетельство доверия и был очень тронут. Но не мне гордиться славой тех, кого я провожал в последний путь при большом стечении народа. Когда я отпеваю человека неизвестного и в церкви присутствуют немногие, об этом никто не знает и я не даю коммюнике в прессу!

Бегбедер: Те, кто ставил тебе в упрек твои связи, возобновят критику, если сегодня тебя пригласят парижские друзья, известные лица?

Ди Фалько: Если я смогу, то поеду, не обращая внимания, как обычно, на такого рода злословие. Я читал иной раз оскорбительные высказывания – даже о моей прическе и манере одеваться, хотя я хожу в соседнюю парикмахерскую, а одежду покупаю чаще всего в церковных магазинах. Одна благонамеренная газета напечатала статью, где меня назвали «епископом петифуров».[67] Мне приклеили ярлык «светского тусовщика», но это неправда. Это не в моей натуре. Я не люблю светскую суету, коктейли, балы, вечеринки, и если мне приходится порой присутствовать там по долгу службы, я никогда не забываю, кто я и что представляю в глазах людей. «Все светские почести – никчемное добро», – говорил Вольтер. Добавлю: они несовместимы со служением Иисусу.

Бегбедер: Тот же Вольтер писал: «Религия существует с тех пор, как первый лицемер повстречал первого дурака». Надеюсь, он говорил не о нас с тобой! В свою очередь я хотел бы спросить людей, упрекающих меня в любви к светской жизни: какие у них на то основания? Я часто бываю в обществе, но это нужно для того, чтобы изучить обычаи света. Я погружаюсь в вечернюю и ночную жизнь, чтобы познать человеческое общество, стать квалифицированным этологом, специалистом по нравам и поведению. Но как только эта книга будет опубликована, наши критики опять оживятся.

Ди Фалько: Без сомнения. Могу заранее представить комментарии в таком духе: «Не может удержаться, чтобы не лезть вперед! Опять нашел способ издать книжку! Да еще снюхался с этим Бегбедером!»

Бегбедер: С выскочкой!..

Ди Фалько:…у которого тьма завистников! Все это мне заранее известно, и я смиряюсь.

Бегбедер: Эта книга станет нашим крестом!

(Смеются.)

Бегбедер: Вопрос отношений между учителями, учениками и родителями – обширная тема, которая постоянно возвращается в центр общественной дискуссии национального масштаба. Она уже стояла на повестке дня, когда ты был педагогом. Я хотел бы услышать твое мнение об этих трехсторонних отношениях вчера и сегодня. Может ли быть результативным обучение детей при меньшей авторитарности, большем уважении, большем – не знаю, как это точнее назвать – дружелюбии, во всяком случае, симпатии?

Ди Фалько: Некоторым свойственно чувство, я сказал бы, естественного авторитета, другим – нет. В последнем случае, чтобы компенсировать недостаток авторитета, необходимы рамки, иногда даже довольно строгая регламентация. Даже в таких рамках лучшее средство, которое, насколько возможно, должен использовать хороший педагог, – это естественный авторитет. Признав одну очевидную вещь, следует признать и вторую: сегодня мне трудно говорить об образовании, потому что я уже много лет не работаю в этой области. Однако могу свидетельствовать, поскольку я это пережил, до какой степени май 1968 года перевернул понятие авторитета.

Бегбедер: И в частной и в государственной школе?

Ди Фалько: Разумеется. Переворот произошел и там и здесь, хотя в католической школе он несколько запоздал. Позволь напомнить тебе в качестве примера, как развертывались эти изменения в период моего преподавания в школе Боссюэ. Не обошлось без конфликтов. Прежде всего – с советниками, со старшими сотрудниками, с отдельными членами административного совета и даже кое с кем из членов ассоциации бывших учеников. Некоторые из них возмущались, видя, что мы вводим в начальной школе новые методы. С их точки зрения, школа должна была оставаться такой же, какой была при них. Кое-кто даже сожалел о школе, которую так хорошо описал Роже Мартен дю Гар в «Семье Тибо», – настоящем исправительном доме для преступников. Тогда в ответ на новый стиль, который я вводил в сотрудничестве со своей командой, директору стали присылать анонимки, клеветники выдумывали, что у меня интимные связи с преподавателями, и, наконец, отец одного из учеников, знакомый с высокопоставленными людьми, добился, не забирая, однако, сына из нашей школы, чтобы служба общей информации провела расследование по моему поводу. Что и было сделано, но без удовлетворительного результата для инициатора дела. Это показывает, что любая реформа, касающаяся образования, в данном случае, отношений между учениками и преподавателями, наталкивается на преграду людских мнений, нередко косных. От педагогов ждут, чтобы они были новаторами, шли вперед в ногу с обществом, но, увы, часто с одним условием: ничего не менять.

В то время мы не изобрели ничего нового. Я говорю «мы», так как педагоги все решали совместно. Мы вводили в практику метод, который уже давно существовал в других странах, в частности в США и Англии. Это метод, вдохновленный психологической и педагогической мыслью американского ученого Карла Роджерса: неавторитарный подход к обучению, сосредоточенный на личности. У нас во Франции было близкое по духу движение, возглавляемое Селестеном Френе. В основе его концепции – педагогика с определенной социальной, политической и философской направленностью, которая ставила целью привить ребенку большую ответственность и самостоятельность. В то время его считали (да и сегодня считают) маргиналом, хотя школы, воплотившие его идеи, одобрены министерством национального образования. Согласно взглядам большей части французского общества, главными принципами образования считались не обмен и диалог, но лишь авторитет и порой даже принуждение. Самой распространенной тогда была концепция не столько воспитания, сколько «дрессировки» учеников, и в течение многих лет шли споры между «дрессировщиками» и воспитателями.

На нас смотрели как на осквернителей ценностей, и сегодня, больше чем тридцать пять лет спустя, актуален тот же вопрос: школа для ребенка или ребенок для школы? Мы говорили, что школа существует для ребенка и именно ребенок должен быть в центре внимания. Конечно, преподаватель должен придерживаться определенных требований, но его призвание заключается не в том, чтобы присматривать за группой продленного дня или классом для самостоятельных занятий. Возможно, это тоже очевидные вещи. Не впадая в пассеизм, необходимо снова почувствовать дух той эпохи, чтобы оценить вызванные этой концепцией последствия. Вспоминаю, какие рекомендации я давал педагогам: главное, чтобы, окончив школу Боссюэ, ребята умели правильно читать, писать и считать. Если мы сумеем заложить важнейшие основы, если дети придут в лицей хорошо подготовленными для продолжения образования, тогда миссия начальной школы будет выполнена. И сегодня главная задача по-прежнему такова.