Для меня второй радикальной переменой был переход в лицей Монтеня, главное, из-за того, что там вместе учились мальчики и девочки, а значит, начались вечеринки, поцелуи и т. д.

Ди Фалько: В младших классах школы Боссюэ, когда я туда пришел, совместное обучение уже началось, то есть девочки уже присутствовали, но, видимо, ты еще был в том возрасте, когда они не вызывали у тебя интереса.

Бегбедер: Я только дергал их за косички. Вот еще одно из различий между государственным и частным образованием: в государственных школах девочки привлекательнее!

В действительности я пережил три этапа школьного образования. Типично католическая школа, мрачная и отвратительная. Потом, с твоим приходом, период некоторого раскрепощения. И наконец, лицей – отрочество и свобода, открытие, что существуют девочки, что есть люди по ту сторону ограды частной школы.

В итоге, я был вполне счастлив, учась в государственном лицее параллельно с вечерними занятиями в Боссюэ. И между прочим, не досадую на своих родителей за то, что они захотели дать мне религиозное воспитание. Я даже им благодарен, ведь так я получил возможность выбора между религиозным и светским мировоззрением.

Любопытно, каким ты меня вспоминаешь? Строптивым?

Ди Фалько: Нет, помню тебя заводным мальчуганом. Этакий Завулон[4] – очень живой, бойкий, страшно любознательный, непоседливый. В то же время ты был одним из лучших учеников, хотя, казалось, тебе это не стоит особых усилий. Да, ты прекрасно учился и мог позволить себе кое-какие фантазии, на которые другие не осмеливались.

Вот интересно: когда у тебя сотни учеников, почему одних помнишь лучше, чем других? Кстати, я не удивился, когда пресса подняла шум вокруг твоей первой книги.

Бегбедер: У меня есть одно четкое воспоминание, оно относится ко времени моего участия в телепередаче «Время Икс» – моей первой телесъемки в возрасте десяти лет. Помню, мы с тобой о ней говорили, потому что ты ее смотрел. Тогда еще ты не вел свою хронику на RTL,[5]«С вами говорит христианин», но уже проявлял интерес к средствам массовой информации. Ты был членом жюри в телепередаче «Кругосветный кросс». Школьники сразу же пускались с тобой в дискуссию, почти по-приятельски. Позже всякий раз, слыша разговор о тебе или видя тебя на экране, я гордился тем, что мог сказать: «А знаете, он был завучем в моей школе».

Судя по воспоминаниям, которые мы перебираем, можно подумать, будто мы с тобой нашли общий язык на почве СМИ, однако хотелось бы рассказать, как развивались события на самом деле.

Твоя внешняя раскованность – и в школе, и затем в Церкви, твои свободные взгляды на педагогику – на религиозное воспитание и преподавание школьных предметов; то, что ты пропагандировал католичество и потому часто появлялся на экране (симпатичный, речистый священник, который охотно показывается в компании кинозвезд, находя это не только уместным, но, наверное, даже приятным), – именно за все это кое-кто решил свести с тобой счеты.

Ди Фалько: Да, должно быть, кого-то я задел, сам того не желая. Но я нес ответственность за воспитание будущих мужчин и женщин и, сознательно следуя в этом деле своим убеждениям, был готов к тому, что ждет любого педагога: и к удачам и к поражениям.

Бегбедер: Не знаю, к какой из двух категорий ты относишь меня! Подождем конца книги…

Ди Фалько: Ты говоришь, что не веришь в Бога. Но после того, как мы потеряли друг друга из виду, в один прекрасный день ты мне позвонил.

Бегбедер: В самом деле, я позвонил тебе, собираясь жениться. Человек соткан из противоречий. Сегодня я в таком же положении, как большинство людей. Бываю в церкви только на свадьбах и похоронах. Так что я – человек церковный по торжественным случаям. А поскольку мой брак относился именно к таким случаям, я заключил его в церкви. Это было в 1991 году. Через три года я развелся.

В итоге ты правильно сделал, что не стал тратить время на эту церемонию…

Ди Фалько: Ты мне позвонил, и мы вместе пообедали. В принципе я дал тебе свое согласие, но когда ты сообщил число и место, не сумел вырваться: ты венчался далеко на юге, а меня дела задержали в Париже. А то бы с удовольствием приехал.

Бегбедер: Я искал встречи с тобой потому, что тогда ты был единственным священником, о котором я сохранял добрые воспоминания. Вдобавок я был чудовищным снобом: ты часто появлялся на телеэкране, и я решил: было бы забавно включить тебя в число приглашенных знаменитостей.

В конце концов венчал меня кюре из Бо-де-Прованса, и это была очень красивая церемония, для меня в ней было нечто романтичное и наивное, как бы продолжение моего детства.

Но я вот сейчас думаю: правильно ли так рано объяснять детям, кто такой Бог, приобщать их к религии? Как, по-твоему, ребенок может знать – или даже просто задавать себе такие фундаментальные вопросы: «Что я здесь делаю? Имеет ли все это смысл? Есть ли жизнь после смерти? А есть ли она до смерти?» и т. д.

Я играл в эту игру, я выполнял все обязанности маленького доброго христианина: первое причастие, конфирмация… я даже был служкой в красивом стихаре и с деревянным крестом. Но все же от этого веяло повинностью. Повинностью, правда, красивой и довольно-таки привлекательной. Настолько привлекательной, что недолго было и свихнуться, как во время того трехдневного уединения в окрестностях Парижа, когда я чуть не впал в мистическое состояние.

Ди Фалько: Ты готовился к исповеданию своей веры…

Бегбедер: Да, что-то вроде того. Я едва не превратился в Бернадетту Субиру.[6] Эти экзистенциально-метафизические вопросы – теперь, в тридцать восемь лет, я задаю их себе чаще, чем в десять-одиннадцать. Я учил катехизис, как все дети, ходил на него по обязанности и, разумеется, скучал. То же и с литургией: по-моему, именно ты, человек, знающий толк в связях с общественностью, должен предложить какие-то изменения. Правда, есть решения Второго Ватиканского собора, но нужно еще немало продвинуться, чтобы месса не была безнадежно скучной церемонией!

Мальчишкой я уже был настроен критически, даже бунтарски. Тем не менее обряд всегда казался мне красивым и волнующим. Это уже кое-что! Красота церквей, ладан, песнопения, весь религиозный фольклор нравятся мне больше, чем существование Бога, насчет которого у меня есть вопросы и сомнения.

Ди Фалько: Когда ты стал сомневаться в Боге?

Бегбедер: Точно не помню. Я был ребенком из католической семьи и, стало быть, тоже католиком. Но в отрочестве быстро превратился в ярого атеиста. И лишь несколько лет назад я открыл некую истину посередине между двумя крайностями.

Я венчаюсь в церкви, хороню там своих друзей. Обнаруживаю, что соблюдаю обряды в некоторых случаях, не будучи верующим, как и многие другие: да, обряды соблюдаю, но не верую.

Ди Фалько: Но в подобных случаях ты приходишь в церковь не ради Бога. Приходишь потому, что потерял друга и думаешь, что, сопровождая его сюда, ты проявишь свою любовь.

Бегбедер: Да. В то же время что это конкретно означает? В каждый важный момент жизни мы должны быть в месте, посвященном Богу? Отлично придумано со стороны Церкви – заручиться, осмелюсь сказать, льготным правом участвовать во всех ключевых событиях нашей жизни. Начиная с детства. Я крестил дочь в церкви Сен-Жермен-де-Пре, а значит, поддержал традицию. Соблюдаю обряды, но не верую! Соблюдаю обряды, ибо нахожу, что их художественная, эстетическая сторона – самая большая удача Церкви. Об этом говорит Шатобриан в «Гении христианства»: «Из всех религий, которые когда-либо существовали, христианство – религия самая поэтическая, самая гуманная, более всего благоприятствующая свободе, искусствам, литературе». Вот бы разразился скандал, вздумай такое заявить современный писатель!