Росс замотал головой, заставляя голос замолчать. Он сказал сам себе, что это было просто воображаемыми словами, которые не договорил Лин Цзе-сю.

– Что-нибудь не так? – снова спросил Том, возвращаясь к месту, где остановился Росс.

...Но, среди страха и сотрясений, возвышенный человек строит свой дом, тихий и прочный...

– Э-э, нет, – заставил себя ответить Росс, снова замотав головой, чтобы отогнать прочь странные мысли.

– Тогда пойдем. Я уже и так прилично опаздываю.

– Да, конечно, – как-то нерешительно сказал Росс и двинулся вдоль улицы, медленно ускоряя шаг, чтобы догнать своего компаньона.

...И ищет свое сердце.

Ситуация в иностранном квартале Кантона постепенно накалялась, начиная с утра того самого дня, восемнадцатого марта, когда был оглашен указ Лина Цзе-сю, требующий от торговых представительств сдачи всего имеющегося у них в наличии запаса опиума. Генеральный английский торговый консул, капитан Чарльз Эллиот, в это время находился в Макао. Купцы послали ему сообщение, в котором описывали действия Лина Цзе-сю и просили дать необходимый совет. По их мнению, Эллиот, как самый высокопоставленный представитель британского правительства в этом регионе, должен одобрить любое военное противодействие. Без такого противодействия – или без его угрозы – торговцам не останется ничего больше делать, как попытаться вести переговоры с китайцами, используя для этого все свои знания и опыт.

Сразу на следующий день Роберт Том был приглашен на частное совещании шести наиболее влиятельных купцов, среди которых присутствовал и Джеймс Матесон. Глава гунхана, Го-куа, прибыл к открытию совещания и информировал собравшихся о том, что пока все требования указа на будут выполнены, китайский таможенный управляющий не позволит прибывать иностранцам в город Макао и покидать его тем, кто уже там находится. Го-куа зачитал полный текст указа, который Том перевел всем присутствующим. Глава гунхана настаивал на том, чтобы торговцы ответили на указ, однако те отказались. После того, как он удалился, участники совещания проголосовали за то, чтобы созвать собрание коммерческой палаты в полном составе в четверг – день, назначенный Лином Цзе-сю последним сроком выполнения требований его ультиматума.

В четверг утром сорок членов коммерческой палаты совместно с несколькими главами гунханов собрались для обсуждения указа. Настроения против того, чтобы выполнить предъявленные требования, были довольно сильными, однако несколько членов палаты выступили с предложением совершить символический жест – пожертвовать, возможно, одной тысячей ящиков с опиумом из общего их числа в двадцать тысяч штук. Окончательное голосование показало, что двадцать пять из сорока присутствующих членов палаты высказались в пользу проведения такой акции, после чего представителям гунханов было передано сообщение для Лина Цзе-сю. В этом сообщении говорилось, что указ императорского посланника принят с огромным почтением и что его требования будут рассмотрены группой торговцев не позднее, чем на следующей неделе.

Ближе к вечеру руководители гунханов вернулись после встречи с Лином Цзе-сю и доложили членам коммерческой палаты, что тот пришел в ярость и угрожал казнить нескольких чиновников – в том числе, и Го-куа, если им не удастся повлиять на решение иностранцев. В разговоре Лин даже употребил цитату из речи правителя провинции Чоу: «син луань-пань, юнг чунг-тьен»36, или «для того, чтобы управлять хаосом, необходимо жестоко наказывать».

В десять часов вечера члены коммерческой палаты срочно собрались на повторное заседание и дотошно допросили китайских чиновников, желая окончательно убедиться в том, что они встречались лично с высокопоставленным посланником, а не с одним из его подчиненных.

Когда Го-куа попросили рассказать о происходившем во время аудиенции, он ответил через переводчика:

– Мы отнесли ваше письмо чынь-чай та-чэню и прочитали его посланнику. Он сказал, что вы можете играть в прятки с торговцами гунхана, но не с ним. Лин Цзе-сю провозгласил, что если не будет сдано нисколько опиума, он прибудет в Дом Консу завтра, ровно в десять часов утра, и покажет нам, что собирается сделать.

– Сколько ящиков вам нужно? – спросил Ланселот Дент из компании «Дент и Компани».

– Около тысячи.

– А какие гарантии вы можете нам дать в том, что посланник императора будет удовлетворен этим количеством? – настаивал Дент.

Го-куа посмотрел сперва на остальных торговцев гунхана, затем ответил:

– Никаких. Но мы полагаем, что если такой объем опиума будет сдан, Лин Цзе-сю удовлетворится, по крайней мере, подчинением своему приказу; вместе с тем, мы не можем сказать наверняка, потребует ли он больше опиума или нет.

Затем Го-куа задали последний вопрос, в то время, как большинство иностранных купцов расспрашивали остальных представителей гунханов:

– Если говорить прямо, вы серьезно опасаетесь за свою жизнь?

– Я – да, – последовал ответ Го-куа, после чего все остальные представители гунханов повторили то же самое.

В конце концов палата склонилась к решению предпринять определенные действия в связи с этим откровенным признанием, и было достигнуто соглашение о сдаче одной тысячи ящиков с опиумом – четверть из них принадлежала компании «Жардин, Матесон & Ко», общей стоимостью более, чем в три тысячи фунтов. Иностранцы надеялись подобным образом смягчить гнев высокопоставленного чиновника. Многие из них полагали, что он издал указ только для того, чтобы наполнить собственный кошелек, и были уверены в том, что тысяча ящиков с опиумом превосходно выполнит эту задачу. Другие, такие, как Джеймс Матесон, сомневались в успехе; все, что делал Лин Цзе-сю, показывало полную серьезность его намерений «вырвать с корнем и уничтожить опиумную заразу».

По прошествии некоторого времени жизнь снова вернулась в привычное русло, за исключением одной незначительной детали – на дозорных пунктах повсюду в иностранном квартале увеличилось число членов называемой Лином Цзе-сю «гвардии кули». Никто не был полностью уверен в том, что чиновник успокоился. По крайней мере, жест, совершенный иностранцами, кажется, спас руководителей гунханов от репрессий, и десять часов утра наступили и прошли, а Лин Цзе-сю не появлялся в Доме Консу.

* * *

Ближе к вечеру Росс Баллинджер шел по Новой китайской улице, восхищаясь многообразием экзотических товаров, выставленных на полках небольших магазинчиков. Он даже подумал о том, что следует сделать еще несколько покупок: распространились слухи, что эти магазинчики в скором времени будут закрыты, а иностранцам будет приказано покинуть пределы Кантона.

Росс внимательно рассматривал сложные линии вырезанного из слоновой кости цветка розы, когда громкий голос, зовущий его по имени, заставил его вздрогнуть от неожиданности. Он повернулся и увидел преподобного Сэмьюэля Отербриджа, спешащего к нему по улице. Его клерикальный воротничок был развязан и свободно болтался на шее, сам он махал Россу тонким бумажным веером. Росс положил на место розу из слоновой кости и отошел от прилавка навстречу приближающемуся Отербриджу.

– Мистер Баллинджер! – Отербридж платком вытер пот со лба, затем принялся обмахиваться веером. – Эта жара... неудивительно, что жители Востока так дурно пахнут.

– Как все это переносит ваша жена? – спросил Росс, когда Отербридж немного отдышался.

Преподобный печально покачал головой:

– Она сейчас в Макао... застряла там, когда было объявлено о запрете на передвижение по стране. В Макао, по крайней мере, дует океанский бриз.

– Пройдет немного времени, и вся иностранная община переместится туда на период жаркого сезона – если, конечно, не появится запрета на передвижение. Я слышал, что обычно всего пара дюжин иностранцев остается в Кантоне на летние месяцы.