– Так значит, вы не верите его словам? – спросил Коннор, стараясь говорить спокойным тоном. Он наклонился немного вперед и сделал глоток бренди.
– Словам? Мир полон слов... и недоверия к этим словам. Какое значение они имеют перед лицом неопровержимых фактов? Вы хотите, чтобы я отрицал факты? Пожалуйста. Вы бы хотели, чтобы я посочувствовал вам и вашей бедной сестре? Даже вашему отцу? Хорошо, я принимаю его слова, как относящиеся к области вероятного, и приношу ему свои извинения. Но какое на самом деле это имеет значение? Мы здесь говорим о событиях шестнадцатилетней давности, все они уже были изучены судом, который давно сделал свое заключение. Вам, наверное, спокойнее думать, что ваш отец – несчастная жертва, и мне никоим образом не хотелось бы разбивать подобные иллюзии, питающие сердце ребенка. Но ведь суд руководствуется свидетельскими показаниями, а не убеждениями сердца. – Седрик измерил Коннора взглядом. – А у вас есть какие-нибудь твердые доказательства, молодой человек? – Он подождал ответа и, не дождавшись, ответил за Коннора: – Думаю, что нет.
Седрик обошел кресло, сел, положил руки на массивные подлокотники и прикрыл веки, как будто желая этим сказать, что разговор окончен.
Коннор поставил стакан на столик и поднялся со своего места:
– Простите за то, что причинил беспокойство вам и вашей семье по поводу такого щекотливого дела. В будущем я постараюсь обращаться с ним в более подходящие инстанции.
Коннор прошел через комнату к выходу, но был остановлен Седриком, который неожиданно произнес его имя тихим и очень теплым голосом. Коннор оглянулся на пожилого человека, глаза которого теперь были полностью закрыты, как будто он вспоминал какие-то очень давние события.
– Коннор, – повторил Седрик, медленно поднимая вверх правую руку. – Я помню, как Грэхэм Магиннис пригласил меня на ваше крещение. Я не смог тогда присутствовать, но моя жена рассказывала, что вы ни разу не закричали во время всей церемонии. Четыре года спустя младенец Эдмунда, Росс, кричал так громко, что его пришлось унести.
Седрик открыл глаза и посмотрел на Коннора, выражение его лица было открытым и теплым:
– Я уже тогда знал, как мой кузен обижен на вашего отца. Но это не его вина. Все это из-за Эмелин.
– Моей матери? – осторожно переспросил Коннор.
– Мы все были влюблены в нее. С этим, действительно, ничего нельзя было поделать. Она была так красива, так ослепительна. Возможно, из-за того, что она была американкой, или просто потому, что казалась такой... недоступной. – Седрик тихо засмеялся. – Думаю, все мы немного ненавидели Грэхэма в те дни. Но это вовсе не означает, что мы хотели засадить его в тюрьму. Видите ли, мы понимали, как сильно любит его Эмелин, и знали, что это убьет ее. Никто из нас – даже мой глупый кузен – не хотел ее потерять.
Коннор вглядывался в лицо пожилого человека, не уверенный в искренности его чувств. Наконец, он сказал:
– Благодарю вас за то, что уделили мне время.
– Я хочу вам сказать еще кое-что перед тем, как вы уйдете, – произнес Седрик, вставая с кресла. – Я на самом деле сочувствую вашему отцу; в конце концов, большую часть его объяснений я слышал полтора десятилетия назад, когда суд изучил дело и признал Грэхэма виновным. Однако, приговор суда вовсе не означает, что я остаюсь нечувствительным ко всему трагизму ситуации, в которой сейчас находится ваш отец. Почему бы мне не изучить его дело более подробно? Возможно, что-то еще можно сделать для того, чтобы с Грэхэма сняли обвинение и он оказался на свободе. Нет никаких причин препятствовать тому, чтобы он провел остаток дней рядом со своей семьей.
– Благодарю вас, лорд Баллинджер, – Коннор пожал руку пожилого человека. – Если вы поможете мне, я этого никогда не забуду.
– Вы сказали – Милбанкская тюрьма? Я что-то позабыл.
– Его тюремный номер – восемьдесят четыре четырнадцать.
– Я посмотрю, что можно сделать.
Седрик проводил Коннора в прихожую, где их ждали Зоя и дворецкий, затем вернулся в комнату. Когда Десмонд помогал Коннору надевать плащ, тот увидел, что рукав зашит, и поблагодарил дворецкого за заботу.
– Наш кучер отвезет вас назад в Лондон, – объяснила Зоя, выводя Коннора на улицу и указывая на фамильную карету Баллинджеров, кожаный верх которой был поднят для защиты от ночного холода.
Как раз в тот момент, когда Коннор приготовился шагнуть в экипаж, послышался громкий стук колес. Из-за угла особняка вылетел фаэтон и, прокатившись по вымощенной дорожке, остановился прямо позади кареты. Из фаэтона, в который была запряжена единственная лошадь, вылез довольно грузный мужчина с рыжей бородой; увидев Зою, он просиял и назвал ее по имени.
– Остин, – отозвалась Зоя в ответ, подводя Коннора к фаэтону. – Я хочу познакомить тебя с моим другом. Это Коннор Магиннис, – сказала она, представляя Коннора. – А это мой брат, Остин.
Когда мужчины пожали друг другу руки, на лице Остина появилось озадаченное выражение:
– Мы раньше не встречались?
– Полагаю, что нет. Ваша сестра и я встретились только сегодня вечером. – Коннор сделал шаг назад, пытаясь спрятаться от ярких фонарей в тень, отбрасываемую зданием, и надеясь, что брат Зои не вспомнит встречу в театре Хавершэм в ту ночь, когда Коннор развлекал Ленору Йорк в ее отдельной ложе.
– Но я уверен... – Остин запнулся, продолжая изучать Коннора и пытаясь вспомнить, где же он его все-таки видел.
– Мне, действительно, нужно идти, – сказал Коннор. – Рад был с вами познакомиться, мистер Баллинджер.
Зоя проводила Коннора до кареты, и прежде чем они простились, она пообещала сообщить результаты расследования отцом дела Грэхэма Магинниса. Коннор забрался в карету, она мягко тронулась с места и плавно покатила по аллее.
Было довольно темно, но в свете луны, пробивавшемся сквозь тучи, можно было разглядеть башни и фронтоны имения Плантинг Филдс. Коннор еще долго сидел лицом к заднему окну кареты, смотря сначала на фигуры Зои и Остина, затем на большое каменное здание, очертания которого медленно таяли в темноте. Даже когда оно совсем исчезло из вида, Коннор продолжал вглядываться в темноту через маленькое овальное окошко, пытаясь увидеть какой-нибудь знак, какой-нибудь мерцающий огонек в подтверждение того, что он действительно здесь был.
* * *
Когда огни в окнах имения Плантинг Филдс давно уже погасли, одна лампа продолжала ярко горсть среди ночного мрака. Лорд Седрик Баллинджер сидел за массивным, из красного дерева, столом в своей библиотеке на нижнем этаже. Здесь он обычно занимался делами семьи, которые практически целиком состояли из надзора за обширными земельными владениями Баллинджеров в Лондоне и в Лэйк Дистрикт на севере Англии.
Сегодня вечером визит сына Грэхэма Магинниса привел к появлению иного дела – дела, которое, как думал Седрик, он закончил и выбросил из головы много лет назад. Это было омерзительное дело, почти такое же омерзительное, как и «глупый кузен Эдмунд». Седрик с отвращением покачал головой, выплевывая изо рта имя своего кузена, наверное, в сотый раз за этот вечер.
Старший сын Седрика сидел по другую сторону стола на высоком, без ручек, кресле-качалке и, не отрываясь, изучал записи, которые держал в своих руках. Остин разделял мнение Седрика об Эдмунде Баллинджере. Однако, в отличие от отца, он не чувствовал за собой вины в том, что семья по пинии лорда Седрика Баллинджера унаследовала титул и все состояние. Остин считал Эдмунда и его «выводок» не более чем самыми заурядными купчишками, недостойными его внимания пли даже презрения. Однако Остин был в душе политиком и рассчитывал когда-нибудь занять место в парламенте, именно поэтому он считал исключительно важным, чтобы имя Баллинджеров не было запятнано никаким скандалом. По этой и только по этой причине Остин полагал, что их семья должна была помогать своему родственнику.
– Можно подумать, я должен все бросить и заниматься только Коннором Магиннисом, – произнес Остин сухим, безжизненным голосом. Он оторвал взгляд от записей. – Ну, и что ты предлагаешь мне делать, если я вдруг найду какие-нибудь свидетельства?