Элизабет никогда раньше не имела дела с шотландской знатью. За исключением Эмриса, конечно. Но Эмрис вел себя всегда естественно. Одевался он тоже без нарочитой пышности и не подчеркивал своего высокого положения. Что же касается манер, то они у него были безупречны, и здесь он мог поспорить с любым самым обходительным королевским придворным. Он был светским, любезным и… милым.

– Милорд, я хотел бы…

– Выйди! – резко приказал барон Джозефу. – И закрой дверь!

Элизабет и Джозеф обменялись быстрым взглядом. Торговец поклонился и попятился к двери.

Судя по властному голосу, дворянин привык командовать и ожидал немедленного подчинения от окружающих. Элизабет почувствовала, как в ней закипает негодование на то, как он обошелся с Джозефом, грубо выставив того из собственного кабинета. Если он демонстрирует то обхождение, что их ждет на протяжении всей дороги, то ей надо попытаться сейчас же поставить на место заносчивого барона.

– Милорд, возможно, вы упустили из виду тот факт, что вы находитесь на вилле Джозефа Барди и в его кабинете. По правилам этикета, выставлять хозяина из его собственной комнаты невежливо.

Сапог барона громко стукнул об пол.

– Ты, выйди-ка на свет!

– Насколько я понимаю, в данный момент вы пришли сюда, чтобы говорить со мной. – Элизабет постаралась придать голосу жесткость. – Говорить, а не командовать мной или моим другом.

– Я просил привести мне художника!

Элизабет непроизвольно стиснула кулаки. Опять! Сколько раз! Сколько раз на протяжении четырех лет это повторялось снова и снова. В момент первой встречи никто не хотел верить, что хрупкий юнец, стоящий перед ними, и есть художник. И столько же раз ей приходилось сдерживаться и, пользуясь, как это Пико назвал, даром проповедовать, убеждать неверующих, что перед ними действительно тот, кто им нужен.

– Какое у вас ко мне дело?

Барон Роксбург просто не обратил внимания на ее слова.

– Делай, что приказано. Приведи мне художника.

Сжав кулаки, Элизабет с угрозой шагнула к высокомерному вельможе.

– Я хочу, чтобы, прежде чем мы отправимся в путешествие, барон, вы уяснили себе одну вещь. Если вы собираетесь сопровождать нас, вам лучше отказаться от вашей оскорбительной манеры обращения. Что касается настоящего момента, то это именно меня вы вдруг захотели увидеть в самый разгар ночи. Так вот, я здесь, перед вами. И чего же вы от меня хотите?

– Что ты позволяешь себе, юнец? Ты ростом не вышел, чтобы угрожать мне.

– Не беспокойтесь, у меня свое оружие. Многие боятся моего языка больше, чем шпаги. Кроме того, никто не хочет выглядеть смешно на картине.

– Ты думаешь, что это может внушать страх?

– Можете толковать, как вам угодно. Но когда в следующий раз заглянете в церковь или собор, будьте внимательны. Потому что в росписи на стенах вы можете заметить нечто знакомое в образе дьявола или черта.

Элизабет остановилась, ожидая ответа. В комнате вдруг воцарилась тишина. Угрожающая тишина.

– Значит, ты и есть художник!

Элизабет увидела, как барон Роксбург медленно поднимается с кресла. И хотя лицо его все еще оставалось в тени, она уже догадалась. По огромному росту, по манере двигаться. Когда свет упал на цвета его клетчатого плаща, у нее вырвался испуганный возглас.

Не соображая, что делает, она в ужасе бросилась к двери. Однако шотландец оказался у выхода раньше ее и загородил путь к отступлению. Элизабет в панике метнулась к окну. Он грубо схватил ее и развернул лицом к себе.

По тому, как немилосердно он скрутил ее руки, Элизабет поняла, что пощады не будет. Бессмысленно плакать или умолять. У нее остался только один выход – убедить его. Она взглянула ему в глаза. Гнев и ледяной холод. Ничего подобного тому теплу, что было раньше.

– Говорите!

Элизабет попыталась вырвать руки, но Эмрис держал ее крепко. Внезапно она поняла с ужасом, что имеет дело уже не с тем любезным светским человеком, с которым она разговаривала прежде. В нем чувствовалась власть и сила. Он больше походил на судью, ожидающего последнего раскаяния, чем на человека, способного выслушать и понять.

Четыре года она жила, отлично сознавая, к каким последствиям может когда-нибудь привести ее образ жизни, ее работа в качестве художника, и вот – страшный момент наступил. Барон Роксбург – друг Джованни Медичи. Если он расскажет герцогу, кем является Филипп из Анжу… Да, тогда ее свяжут и сожгут ее же собратья по цеху. В этом нет сомнений. Поскольку, будучи женщиной, она не имеет права быть художником и тем самым нарушила и предала цеховой устав. Это преступление, которое никогда не прощается.

– И что вы собираетесь делать? – унимая дрожь и стараясь говорить спокойно, спросила Элизабет.

Эмрис подавил в себе желание немедленно обнять ее, прижать к себе и утешить. Как это было бы просто! Ведь она боится. И боится, как он догадывался, именно его.

Но он на самом деле был сердит! Еще бы! Она оставила его в дураках! Он ни сном ни духом не подозревал, что Филипп и она – это один и тот же человек. Вот чертовка, так его провела! Детский портрет произвел на него огромное впечатление. Любовь и нежность, которыми дышало невинное личико, его растрогали. И тут, буквально через несколько минут, вошел художник – не Филипп, которому он собирался бросить вызов, а она сама, Элизабет.

Он и сейчас еще не решил, что надо делать дальше. Как ему поступить?

Элизабет опустила глаза под его пронизывающим взором и стала рассматривать узор на застежке. Ее тяготила эта затянувшаяся пауза. Возможно, он передаст ее властям. Тогда ей никогда больше не увидеть Джеми.

– Расскажите мне все.

– Вы хотите выслушать мою историю? – удивилась она. – К чему? Что бы я ни сказала, разве это повлияет на вас?

– В том случае, если я уже принял решение.

– А разве это не так? – спросила Элизабет. – Разве оттого, что я выверну перед вами свою душу, ваше мнение может измениться и вы не передадите меня властям? Вы что, дадите мне хоть какой-то шанс?

Эмрис слегка ослабил хватку.

– Я даю вам несколько минут и возможность объяснить свое поведение. В обмен я хочу услышать от вас правду. И только правду. – Эмрис подтолкнул ее к креслу и усадил в него.

С того места, где она сидела, грозный шотландец, возвышавшийся над ней, выглядел устрашающе. В отблеске огня был виден только силуэт его мрачного лица. Интересно, какую такую «правду» он хочет от нее услышать. Сидя в темноте кабинета, съежившись на жестком кресле, она не питала надежд на то, что он предоставит ей хоть какой-либо шанс.

– Молчание не улучшит ваше нынешнее положение, – грозно предостерег ее Эмрис. – Я что, должен вам напомнить, как отнесутся ваши собратья по цеху к тому, что вы выдавали себя за другое лицо и были посвящены в секреты их мастерства, которые они блюдут с такой тщательностью? Вы что, не знаете, как к этому отнесется флорентийская гильдия живописцев? Для начала они вас проклянут, обозвав исчадием ада. Вы что, дожидаетесь, чтобы я передал вас в их руки?

Она опустила глаза и отрицательно покачала головой.

– Тогда говорите! Я должен знать, когда и по какой причине вам пришла в голову столь извращенная идея.

– Но… тут нет никакого извращения! – не смогла сдержаться Элизабет. – И никакого злого умысла. Я никогда не делала ничего плохого, ничего, что могло кому-нибудь навредить. И если бы я на самом деле была мужчиной, то меня продолжали бы… уважать, ценить мой талант и мои работы. Но теперь, когда выясняется, что я не мужчина, я почему-то превращаюсь в исчадие ада. Я не имею к аду никакого отношения. Мой талант дан мне Богом, и я должна была его использовать. И я его использовала для того, чтобы кормить свою семью, чтобы позаботиться о близких. В этом нет ничего плохого!

Эмрис смотрел на ее раскрасневшееся лицо. Увлеченность и жар, с которым она говорила, свидетельствовали, что она искренне в это верила.

– Но ведь у вас есть родня в Англии. Вы занимали определенное место в обществе, имели дом, семью. Почему вы все это бросили?