22. Боткин на обходе больных в клинике.
26. С. П. Боткин (1887 г.).
27. Надпись над входом в Боткинскую больницу.
28. Боткин с группой врачей — последователей его научной школы. Восьмидесятые годы.
29. Боткин в последние годы жизни.
30. Макет Боткинской больницы.
Опять новый ряд вопросов к Прокофьеву. Выясняется, что он живет в подвале Михайловского артиллерийского училища, что недавно там же поселили солдат «слабосильной команды», вернувшейся из армии. Невольно возникает мысль: опять тот же путь, с войны, через солдат.
Профессор Боткин ставит диагноз: у больного Наума Прокофьева острое заболевание инфекционного характера с петехиями на коже и острым опуханием лимфатических желез, которое следует считать инфекцией чумы слабой силы и степени.
В тот же вечер, извещенный о происшествии, градоначальник Зуров собрал совещание в составе: городского головы — барона Корфа, докторов — барона Майделя, полицейского врача Баталина, начальника академии и других. Врачебная комиссия снова детально обследовала больного и пришла к тому же заключению, что и профессор Боткин. — данный случай болезни есть действительно та чумная инфекция слабой силы, которая появляется обычно перед эпидемией чумы.
Градоначальник Зуров, выслушав заключение врачей, долго молчал.
— Нужна ли такая категоричность? — мягко начал он. — Зачем называть это заболевание чумой, может быть, можно квалифицировать его как-нибудь иначе?
— Что ж, — поддакнул добродушный толстяк доктор Майдель, — можно бы и иначе: чумной тиф, например, или просто тиф…
— Вот-вот, тиф! — ухватился Зуров. — Так, знаете, будет гораздо спокойнее, чтоб не вызывать паники в обществе.
Сергей Петрович возмутился:
— Нет, не кривя душой, не могу данную болезнь назвать другим именем, как чумной инфекцией слабой силы и степени, такие вещи нельзя скрывать.
Остальные врачи поддержали его.
— Все равно уже весь Петербург знает об этом случае, поздно, — цинично добавил доктор Баталин, — разве что… Но тут же замолчал, опасливо поглядев на начальника академии Быкова и Боткина.
Совещание решило немедленно принять меры по изоляции всех, кто проживал с Прокофьевым в подвале.
Три часа ночи… У ворот Михайловского замка останавливаются пожарные дроги. Одни, другие, третьи. Из подвала по крутой лестнице поднимаются какие-то перепуганные люди, тащат узлы с вещами, ревут сонные дети, голосят бабы, ругаются мужчины. Вокруг толпятся служащие медико-полицейской службы, они в странной одежде: поверх полицейской формы — халаты с капюшонами, на руках рукавицы, в прорезах капюшонов поблескивают глаза, злые и испуганные. Полицейские толкают людей, тащат вещи, грузят всех на дроги. Дроги отправляются в Екатерингоф. Здесь в доме № 1 должны разместиться 48 человек, проживавших в подвале с Наумом Прокофьевым. К ним ставят караул — шесть городовых с околоточным.
Наум Прокофьев лежит в отдельной палате, в четырех прилегающих комнатах — карантинный врач Васильев, два студента, служитель и сиделка. Комнаты изолированы, еда передается через окно, все, что нужно, пишут на бумаге и показывают через стекло.
Вскоре за стеклом появляется бюллетень за подписью доктора Васильева: «Температура 39,5, пульс 94, напряженный, головная боль, больной большей частью лежит, забытье».
На другой день новый бюллетень: «Температура 37,5, пульс 76, легко снимаемый, объективные явления те же, опухоль „статус кво“, больной жалуется на слабость и отсутствие аппетита. Ночь провел спокойно». Это сообщение радует всех окружающих, но больше всех, кажется, радует оно градоначальника Зурова. Накануне он, как и предчувствовал, получил серьезное неодобрение сверху и теперь спешит принять меры. Срочно созывает он «высочайше учрежденную» новую комиссию под своим председательством. Теперь комиссия подобрана так, что в нее входят люди разумные и благонамеренные. И комиссия 14 февраля, осмотрев больного, пишет заключение: «Наум Прокофьев, находясь в безрецидивном периоде сифилиса, заболел 15 января идиопатическим воспалением паховых желез, которые, перейдя в нагноение, вскрылись на 26-й день. Оставленная без хирургической помощи болезнь сопровождалась явлениями свободно выходящего гноя, то есть лихорадочными явлениями известного типа и характера и впоследствии симпатическим бубоном в правом паху, который в настоящее время находится в периоде разрешения».
Заключение составлено тонко. Чума теперь вовсе не упоминается, вообще вся болезнь Прокофьева умело окутана тайной. Зачем-то упомянут сифилис, каждому врачу ясно: безрецидивный период означает, что ни о каком рецидиве этой болезни не может идти речь. Но это ясно врачам, а для непосвященных у дворника — сифилис. Бубоны названы то идиопатическими, то симпатическими, благодаря чему они выглядят как-то «симпатичнее» и вовсе не похожи уже на чумные.
Но все же авторам заключения оно кажется не совсем убедительным, и 15 февраля созывается новая «особая комиссия», составленная из членов медицинского совета под председательством лейб-медика профессора Зденкауэра. «Особая комиссия» производит также осмотр больного и, вдохновленная первым заключением, составляет уже новое: «У Наума Прокофьева опухоли желез объясняются предшествовавшими сифилитическими страданиями. Что же касается до острой инфекционной формы болезни, то отсутствие опухоли печени и селезенки… не дает права признать болезнь за имеющую какую-либо аналогию с астраханской эпидемией…»
Это заключение, подписанное медицинскими авторитетами, звучит уже вполне определенно (ведь Прокофьев поправляется, и это не опасно): никаких признаков чумы нет, у больного просто сифилис! Профессор Боткин допустил ошибку!
Теперь в газетах, печатавших 14 и 15 февраля короткие сообщения о случае в терапевтическом отделении, появляются сообщения об «ошибке» профессора Боткина. Его обвиняют даже в том, что в Ветлянке была признана чума. Издаваемая махровым реакционером Катковым газета «Московские ведомости» пишет:
«Медицинский авторитет сначала заочно, не имея положительных данных, провозглашает плохо исследованную болезнь индийской чумой, черной смертью, а потом, встретив довольно обыкновенный случай сифилиса, поспешно, не слушая возражений, объявляет, что это чума, что чума, стало быть, в Петербурге… по всей России, и какие произошли бы тогда последствия? Не было ли бы тогда искусственно произведено бедствие большее, чем даже смерть нескольких сот человек? Фальшивая тревога, причиненная курьезным и прискорбным случаем с сифилитиком Прокофьевым, которого профессор Боткин с таким невероятным легкомыслием признал за больного чумой, у себя дома, конечно, не замедлит улечься, но случай этот, как водятся, не останется без международных последствий, далеко не так скоро изживающихся. Телеграф из Берлина уже возвещает новые меры строгости против России, подготовляемые тамошним правительством».
Статья откровенно показывала, откуда дует ветер. Были задеты интересы все тех же кругов, которые опасались закрытия границы для вывоза товаров.
Вынужденный ответить на нападки, Сергей Петрович пишет письмо в редакцию газеты «Новое время».
Он еще раз подробно излагает свою точку зрения на возможность появления легких форм заболеваний чумного характера и на необходимость научного изучения их, своевременного обнаружения и широкой публикации сведений о чуме для предотвращения паники. Он подробно описывает снмптомы болезни Наума Прокофьева, показывая, что диагноз сифилиса исключается. «Такая диагностическая ошибка была бы непозволительна профессору клинических внутренних болезней… как бы ни желательно было мне ошибиться в таком случае, — писал он. — Не могу признать моей ошибки и глубоко проникнут истинностью моего убеждения. Я бы не позволил себе защищать мое мнение публично, если бы это касалось одного моего самолюбия, и безропотно вынес бы н вынесу все возможные на меня нападки и самые недостойные инсинуации, если бы это только вело к действительному благу народонаселения».
