— А сами не находили?

Коваль поднялся, щелкнул выключателем. Ровный яркий свет залил комнату, и Кульбачка прикрыла ладонью глаза.

— Не находили, значит, оружия? — повторил свой вопрос подполковник, возвращаясь к столу. Он пододвинул к себе стопку бумаги и взял авторучку. — Или оно было у вас?

Кульбачка пристально посмотрела на него. При ярком освещении глаза ее показались ему темными и глубокими.

— Зачем мне оружие? — тихо, словно с укоризной сказала Ганка. — Я никогда ничего такого в руках не держала. Неужто и вправду подозреваете?..

— Когда вы в последний раз видели Лагуту?

— В последний раз?.. Дней так за несколько до смерти.

— А точнее?

— Во вторник или в среду на той неделе. Я же говорю, за несколько дней… — повторила Ганна.

— Не сходятся дни. Вы были у Лагуты в тот же вечер и в то же время, когда произошло убийство. Это установлено, — спокойно произнес Коваль. — Что тогда произошло между вами?

Кульбачка, казалось, окаменела на стуле.

— Я жду, — напомнил подполковник.

Несколько секунд в комнате еще царила такая тишина, что слышно было, как в соседнем кабинете майор Литвин отчитывает кого-то из подчиненных, а во дворе моют машины.

— Да, я была там, — наконец выдавила Кульбачка.

…Она долго рассказывала о последнем вечере с Лагутой. Он был ласков, уверял в любви, но слова его были неискренними, и она чувствовала себя на краю пропасти. Поняла, что стала ему в тягость. После того тяжелого разговора крадучись, как обычно, пошла домой. Выстрелы услышала, когда уже подбегала к своей хате. Вначале не поняла, где стреляют, но каким-то внутренним чутьем угадала, что беда обрушилась на Петра, случилось что-то ужасное.

Охватил страх, тянуло вернуться назад, но побоялась, тем более что увидела возле своих ворот Миколу Гоглюватого.

Допрос закончился, когда у Коваля сложилось полное представление о роли Кульбачки в вербивской трагедии.

Спросил еще, не заметила ли она тогда кого-нибудь во дворе Лагуты или по дороге, и, получив отрицательный ответ, вызвал конвоира.

Когда милиционер выводил Кульбачку из кабинета, Коваль уже знал, что в деле об убийстве Чепиковой и Лагуты она ему больше не понадобится.

Розыски участников хищений на спиртоводочном заводе, установление и опрос свидетелей, изучение документов и, наконец, дознание велись активно. Уже дали показания продавцы, которые получали от Савченко ворованный спирт, среди них и Ганна Кульбачка, переведенная в следственный изолятор в Черкассы. Подготовив документы для прокуратуры, проведя необходимые очные ставки Михаила Савченко с соучастниками преступлений и свидетелями, подполковник Криворучко решил еще раз допросить бывшего экспедитора. Сознаваясь в мелких хищениях, он категорически отрицал, что является организатором воровской шайки.

Но допрос начался не совсем так, как предполагал начальник отдела борьбы с хищением социалистической собственности, потому что его повел Коваль.

— Вот что, гражданин Савченко, — сказал Дмитрий Иванович, едва конвоир ввел подозреваемого в кабинет. — Ваша роль в группе расхитителей установлена, и сейчас это подтвердится окончательно. — Он посмотрел на Криворучко, который, готовясь к допросу, раскрыл толстую папку с документами. — А пока я вас спрошу о другом. Что вас так тесно связывало с Лагутой?

Коваль впервые увидел в глазах Савченко страх.

— Лагуту, или черт его знает, как он там по-настоящему, я боялся, — честно признался Савченко. — Связался с дьяволом на свою голову!.. Хотя это он меня по рукам и ногам связал. Думаете, тихий да божий был? Маскарад! Дьявол в людском обличье! Чужими руками жар загребал. Мне его молитвы ни к чему были — какой из меня святой?! Принудил белую робу натягивать и божьим ослом прикидываться. Попервах на деньги позарился. Дурак был! Мне и своих бы хватало… А потом запугал…

— Лагута знал о ваших махинациях со спиртом? — спросил Криворучко. На обрюзгшем лице Савченко Коваль увидел нечто похожее на улыбку.

— Вот тут я его обскакал. Хоть в этом верх взял, гражданин начальник. У него были свои дела, у меня — свои. — И спохватился. — Только какие там у меня особенные махинации? Мелочишка. Возьмешь иногда поллитра на заводе… И все дело…

— Вы уверены? — прищурившись, спросил Коваль.

— Точно. Думаете, монеты мои во всё вкладывались? Черта бы с два я держал на свои эту гусыню Федору! На деньги Лагуты и дом купил, и клоунские игрища по его указу устраивал, и книжечки всякие припрятывал. Когда запутал, угрожать стал, да так, что я даже боялся, как бы его психи молельщики не поколотили меня. Сам он им не очень показывался, все через меня командовал. Был для них вроде бога на земле. — У Савченко к горлу подкатил ком. — Зачем ему это нужно было, я сперва не думал, а когда смекать начал, волосы дыбом встали. Вот так и жил… Хуже, чем в колонии. Куда хуже!

— О чем же вы «смекать» начали?

Савченко замялся. На его лицо с маленькими хитрыми глазами набежала тень.

— А бог его знает… Всякое такое… Иногда покажется одно, потом — другое… Дел у Петра бывало много. То в Киев, то еще куда… У меня всегда бывал проездом, наскоро. Ночью приедет и ночью же уедет…

— Встречался Лагута с кем-нибудь у вас в доме? Со знакомыми или незнакомыми вам людьми?

— Несколько раз приезжал к нему один. Но меня всегда Петро удалял на это время. Считайте, что я того человека и не видел.

— Ну, ладно, — согласился Коваль. — По этому вопросу с вами займутся другие товарищи. Скажите: вы бывали в доме убитого, в Вербивке?

— И близко не показывался, будь он проклят вместе со своим домом!

— Выходит, смерть Лагуты пошла вам на пользу?

— Туда ему и дорога…

— Я вас правильно понял, что в Вербивке вы никогда не были?

— Вы мне чужое клеите! — упавшим голосом проговорил Савченко, и Коваль почувствовал, что растерянность его искренняя. — Мне тут и своего хватит! Вот так! — Он провел ребром ладони по шее.

— Это верно, — согласился Коваль. — Своего хватит.

Коваль взглянул на подполковника Криворучко, который нетерпеливо ждал, когда он закончит допрашивать Савченко.

— У меня больше нет вопросов, Иван Кондратьевич. Я сейчас к генералу. До отъезда еще увидимся…

Он кивнул Криворучко и вышел в коридор, направляясь по лестнице наверх…

Высоченный, с загорелым лицом крестьянина, участковый инспектор Биляк следом за худенькой женщиной переступил порог кабинета Бреуса.

— Возле Лагутиной могилы застал… — объяснил он, кивнув в сторону женщины, и оттого, что сутулился, казалось, что он с особым пристрастием разглядывает ее. — Конечно, тут ничего такого нет, каждый имеет право… Но шел в Вербивку — стоит, иду через час назад — все на том же месте… Спросил, кто такая; говорит: дочка его… А фамилия другая… — Докладывая, инспектор смотрел то на Бреуса, то на подполковника, пытаясь по реакции начальства определить, правильно он поступил, приведя женщину, или нет.

Женщина с мрачным видом стояла посреди кабинета. Крепко сжатые сухие губы свидетельствовали о необщительности. Удлиненное лицо и продолговатые лисьи глаза действительно чем-то напоминали Лагуту, хотя Ковалю и не пришлось видеть его живым, только в морге и на небольшой паспортной фотографии.

Коваль жестом попросил женщину сесть.

— До сих пор о детях Лагуты мы ничего не знали, — словно оправдываясь, сказал капитан Бреус.

— Об этом никто не знал, — глухо проговорила женщина. — Мать, умирая, призналась мне и все о нем рассказала.

— Как ваша фамилия? Имя? — спросил Коваль.

— Пойда. Катерина.

— Фамилия девичья?

— Материна. Есть церковная запись. По ней и паспорт получала.

— Чем вы можете подтвердить, что Петро Лагута ваш отец?

— А ничем. — Она вздохнула. — На улице до сих пор байстрючкой называют. Меня это не трогает.

— На наследство претендуете? — спросил Бреус.