Но как только эта мысль пришла ему в голову, он тут же отогнал ее. Он бы не променял Сэм ни на кого в целом мире, и они оба знали об этом. Кроме того, разве она виновата в том, что сейчас случилось? Разве она виновата, что не получила воспитания, разве она выбирала себе родителей и род их занятий. Он грустно улыбнулся и признался самому себе, что независимо от того, приходился ли Билли ей братом или нет, Трэвис все равно пробивался бы сквозь буран, чтобы спасти его жизнь. В этом состояла его работа, его долг как начальника полиции.

Он был рад, что ему сравнительно легко удалось убедить Сэм не ехать с ним. Если бы не беременность, она бы так просто не сдалась. Хэнк тоже не сразу поддался уговорам остаться дома.

— Тебе известно, что предписал тебе судья, Хэнк? — напомнил он ему строгим голосом. — Ты не должен покидать город, кроме того, тебе не разрешено носить оружие, так что все равно ты нам не помощник. Оставайся дома и позаботься о Сэм. Я сделаю все, что от меня зависит, и доставлю сюда Билли живым и здоровым.

— Пусть Сандоваль только посмеет повесить Билли, тогда мне плевать на судью Эндрюса и его приказы, — пригрозил Хэнк. — Я не успокоюсь, пока не убью его, пусть даже мне придется сделать это голыми руками.

Не первый раз Трэвису приходила в голову мысль о том, что большая доля вины за поведение Билли лежит на вспыльчивом папаше Нолы. Понятно, у него имелись все причины, чтобы отомстить Билли, и прежде всего за похищение Нолы, но Рейф Сандоваль уже многократно переступал все дозволенные границы. У него была скверная привычка срываться с цепи и попадать в истории, из которых он и сам не знал, как выпутаться.

Еще хуже была его особенность заниматься самосудом, что совсем не нравилось Трэвису. Трэвис предполагал, что Сандоваль предпочел забыть или притворился, что забыл о том, что это именно Нола помогла Билли бежать. Владея деньгами и землей, Сандоваль, похоже, решил, что он может действовать так, как ему угодно, и Трэвису все это изрядно надоело. Он мечтал о том времени, когда кто-нибудь с большим авторитетом и властью поставит Сандоваля на место, и надеялся дожить до этого знаменательного события.

Падал снег. Ветер закручивал его в белую пелену и слепил глаза всадникам. Они почти ничего не видели перед собой и различали дорогу от силы в трех-четырех футах от своих лошадей. Чтобы не потерять друг друга из вида и чтобы противостоять порывам ветра, они старались держаться тесно сплоченной группой. Но им это не очень удавалось и мало помогало против разыгравшейся бури. Плохая видимость замедляла их движение вперед. Случись лошади провалиться копытом в запорошенную снегом нору луговой собачки или просто оступиться, как всадник полетел бы вниз с крутого склона оврага.

Если бы не страшный холод и не сугробы, растущие прямо на глазах, Трэвис не сомневался, что скорей дошел бы до ранчо Сандоваля пешком. При такой непогоде им еще повезет, если они успеют туда до полудня, если вовсе не потеряют дорогу в снежной метели. Все вокруг было белым-бело, солнца не видно, никаких приметных указателей не встречалось. Всадники подчинялись лишь своему внутреннему чувству ориентации и могли только молиться, чтобы оно их не подвело.

Через час Трэвис пожалел о том, что не успел надеть лишнюю пару носков. Пальцы ног совершенно онемели, и он подозревал, что и его спутники чувствуют себя не лучше. Пальцы в перчатках щипало, уши превратились в ледышки, приделанные к обеим сторонам его головы. Каждый раз, когда он прикасался к ним высоко поднятым воротником, их пронизывала острая боль. Несмотря на то что Трэвис обвязал шею и лицо шерстяным шарфом, уши все равно торчали, а щеки онемели и обветрились. Нос чувствовал себя так, словно от малейшего прикосновения мог отвалиться от лица. Снегом запорошило его длинные ресницы, это еще больше затрудняло его способность видеть что-либо впереди.

— Проклятье! — ворчал Лу, ехавший рядом с ним. — Если бы я хоть на минуту представил себе, как будет холодно, я бы остался с женщинами, послушался бы твоего приказа. Я бы сейчас сидел у гудящего камина, попивал горячий кофе и угощался бы воскресным цыпленком.

— Брось жаловаться, Сприт, — сказал Фрэнк. — Ты такой большой, что можешь прожить на своем собственном жировом запасе целый месяц.

— Это точно, — добавил кто-то. — Мне бы хотелось иметь хотя бы часть этой жировой прослойки, чтобы хоть как-то согреться.

— Это не жир, это мускулатура, вы, болваны, — огрызнулся Лу.

— Все равно как это называется, лишь бы согревало, — вставил свое слово Чес. — Если мы в ближайшее время не доедем до ранчо, на мне живого места не останется и у Молли никогда не будет малышей, о которых она так мечтает!

То ли им улыбнулась удача, то ли они сами были так решительно настроены, но к часу дня они благополучно добрались до ранчо Сандоваля. На первый взгляд ранчо выглядело пустынным, но это впечатление оказалось обманчивым. Подъехав поближе, они увидели, что хозяйский дом освещен не хуже собора в праздник, лампы горели в каждом окне. Но Трэвиса интересовал не дом, а огромный амбар, стоящий рядом. Судя по свету, льющемуся из грязных окошек, он догадался, что там кипит бурная деятельность, и надеялся, что до суда Линча дело еще не дошло.

Держа винтовку в онемевших пальцах, Трэвис двинулся к ярко освещенному амбару, за ним по пятам шел Чес и остальные помощники. Зрелище, представшее его глазам, было не из приятных. Билли, или человек, которого Трэвис признал за Билли Даунинга, был подвешен за руки на веревке, перекинутой через балку под потолком. Голова его безжизненно свесилась на грудь, и хотя его лицо разглядеть было трудно, Трэвис увидел, что оно избито до неузнаваемости. Правый глаз почернел, губы распухли раза в четыре против нормального, кровь заливала лицо. Нос и челюсть, по-видимому, были сломаны.

Рядом стоял Сандоваль, держа в руке кнут. Он и его люди так увлеклись своим занятием, что не заметили прибытия нежданных гостей. Черные глаза Рейфа светились дьявольским огнем, лицо перекосилось от злобы. Несколько его работников неровным полукругом окружили Билли. Это были свидетели, а возможно, и участники расправы. Если даже кто-то из них и сочувствовал Даунингу, по их лицам угадать это было невозможно.

Не успел Трэвис и рта раскрыть, как Сандоваль поднял сыромятную плеть и со всего размаха опустил ее на спину Билли. Несмотря на свое почти бессознательное состояние, Билли, висевший наподобие мясной туши, вздрогнул и испустил стон, похожий на предсмертный. От удара тело немного развернулось, и Трэвис насчитал, по крайней мере, дюжину кровавых полос на голой спине Билли.

— Сандоваль! — взревел Трэвис, и его вопль разнесся по всему амбару из конца в конец. Все головы повернулись к нему, руки торопливо протянулись к пистолетам, пристегнутым к бокам.

Моля Бога о том, чтобы его закоченелые пальцы не подвели его, Трэвис вскинул винтовку с таким решительным и грозным видом, что никто не осмелился прицелиться в него. Его помощники, стоящие за ним, сделали то же самое. Люди Сандоваля немного отступили, но не ушли совсем. Они стояли и напряженно ждали, что прикажет им хозяин.

— Что ты здесь делаешь, Кинкейд? — злобно прошипел Сандоваль. — Кто тебя звал, чтобы ты рыскал по моим владениям?

— Вы ошибаетесь, — медленно протянул Трэвис, подходя ближе. — Похоже, у одного из ваших подручных проснулась совесть и он хочет, чтобы закон и порядок были восстановлены.

Кивнув головой в сторону истерзанного тела Билли, Трэвис приказал:

— Лу, перережь веревки.

И в тот момент, когда Трэвис на какую-то долю секунды отвлекся, Сандоваль выхватил у стоящего рядом с ним человека винтовку. Однако Трэвис опередил его. Выстрел — и оружие Сандоваля выбито из его рук.

— Только попробуй еще раз, Сандоваль, и мне ничего не останется, как убить тебя.

Взятые под прицел люди Сандоваля молча смотрели, как Лу перерезает веревки, на которых висел Билли.

Подхватывая обмякшее тело, Лу взвалил его себе на плечо.