После всего, что произошло между ними, глупо было бы натягивать на себя мокрые остатки одежды. Если они не подхватят воспаление легких или в лучшем случае хорошую простуду, можно считать, что им крупно повезло. Так как разжигать костер под таким ливнем дело безнадежное, Трэвис решил, что лучше всего им забраться под навес и укрыться одним одеялом, которое Трэвис всегда возил с собой в скатке на тот случай, если не успевал вернуться в город и ему приходилось ночевать на открытом воздухе.

— Я хочу есть, — пожаловалась Сэм. В подтверждение ее слов в животе у нее громко и требовательно заурчало. Вспышка молнии осветила недовольное лицо Трэвиса.

— А больше ты ничего не хочешь? — сердито спросил он. К нему опять вернулось плохое настроение. Ведь он вынужден сидеть с нею бок о бок и подавлять желание, которое опять поднимало свою голову.

— Что же ты раньше об этом не подумала, когда затевала побег?

— Посмотрите, кто это говорит! — сказала она и передразнила его. — Ты приехал сюда вообще без еды с одним паршивым одеялом! У тебя нет даже глотка виски.

— Я не собирался открывать здесь отель, Сэм, — сверкнул глазами Трэвис. — Прекрати ныть и, ради Бога, не ерзай.

— Мне холодно.

— Тебе холодно, ты хочешь есть! Может, тебе еще что-нибудь?

— Вот хорошо, что напомнил. Я бы сейчас с удовольствием выкурила сигаретку, если тебе не жалко табак.

Он недовольно посмотрел на нее.

— А я-то думал, что мы уже отучили тебя от этой привычки.

— Многого же ты не знаешь, Кинкейд, — ехидно заметила Сэм. — С тех пор как я попала к тебе в дом, я выкуривала, по меньшей мере, три сигаретки в день, тайком, конечно. Ну, не вредничай, поделись со мной сигареткой.

Придя к выводу, что из двух зол это меньшее, так как он опять не прочь был заняться с ней любовью, Трэвис умело скрутил сигарету и зажег ее. Сделал глубокую затяжку и передал сигарету Сэм.

— Спасибо.

Некоторое время они сидели молча, передавая друг другу сигарету.

— Знаешь, на тебя смешно смотреть: ты сидишь и куришь, а с тебя капает грязная вода, — пробормотал он.

— Не смешнее, чем на тебя, наверное, — отрезала она. Несмотря на то что они попытались смыть с себя под дождем как можно больше грязи, все равно выглядели как пара шоколадных конфет. Трэвис более всего напоминал рассерженного енота, два ярких глаза сверкали из одинаковых грязевых очков. На усах начала застывать грязь, и они торчали в разные стороны.

Через некоторое время молчание нарушила Сэм: — Трэвис?

— Ну что еще?

— Поцелуй меня еще раз.

Его поразило то, что она будто прочитала его мысли.

— Нет, — кратко ответил он, надеясь на то, что она не заметила, как краска заливам его шею.

— Почему нет? Мне показалось, что тебе это понравилось.

Стараясь выиграть время, он бросил окурок на землю и несколько секунд наблюдал, как он догорает.

— Дело в том, что мне слишком понравилось, Сэм, — наконец ответил он. — Вот почему я потерял голову. Я поступил нехорошо и раскаиваюсь в этом.

— Раскаиваешься? — повторила она, тревожно нахмурившись. — Что это значит, Кинкейд?

— Я раскаиваюсь в том, что воспользовался твоей невинностью, в том, что лишил тебя девственности. Я не имел на это права.

— Но если я не жалею об этом, то почему ты должен раскаиваться? Пропади все пропадом, Кинкейд, до чего же ты любишь все усложнять! — Она скрестила руки на груди и попробовала повернуться к нему спиной, но туго натянутое одеяло не позволило ей это сделать.

Его жаркий сине-зеленый взгляд испепелял ее.

— Будь я проклят, если когда-нибудь пойму тебя, Саманта Даунинг! Любая другая женщина сейчас была бы в слезах, рвала бы и метала, бросала бы мне самые страшные угрозы! Неужели у тебя нет никакого стыда? Разве ты не жалеешь о том, что отдалась мне?

— Сейчас жалею! — выкрикнула она.

Стараясь немного успокоиться и унять свои низменные чувства, Трэвис приказал себе не обращать внимания на ее нахальные груди, торчащие из-под скрещенных рук Сэм. Розовые соски так и дразнили его.

— Я не хотел обидеть тебя, Сэм. Просто меня удивляет, что ты совсем не расстроена по этому поводу. Разве ты не хотела поберечь себя для того, за кого ты вышла бы замуж, за человека, которого бы полюбила?

Сэм проглотила слова, которые были у нее на языке. Удивляясь тому, насколько глубокие чувства она испытывает к этому человеку, она резко парировала:

— Пока я этого дождусь, я совсем состарюсь и покроюсь морщинами.

Губы Трэвиса искривились в издевательской усмешке.

— Поэтому ты решила, что за неимением лучшего и я сойду?

— Не перевирай мои слова, начальник. Тебе обидно, что я честно призналась, что мне было приятно заниматься с тобой любовью, даже если тебе это не понравилось.

— Чего ты хочешь от меня, Сэм? — простонал он. — Крови?

Она повернулась к нему лицом, при этом ее груди коснулись его и обожгли.

— Нет. Я хочу, чтобы ты снова поцеловал меня. Мне хочется, чтобы мне снова стало тепло, чтобы ты снова держал меня в своих руках. Мне хочется, чтобы ты снова заставил меня ощущать себя женщиной.

Ее руки обвились вокруг его шеи и притянули его губы к своим. Ее черные глаза манили его, ее раскрытые губы искушали, ее груди обжигали так, что Трэвис едва мог дышать.

— Сэм, ты сама не знаешь, что ты делаешь, — пробормотал он, быстро сдавая свои позиции.

— В первый раз я, может, и не знала, Трэвис, но я способная ученица, — сказала она с особенной теплотой в голосе. — Но сейчас я точно знаю, что делаю.

Громко застонав, Трэвис сдался окончательно, позволил ей притянуть его губы к своим. Ее поцелуй был горячим и сладким и точно таким же требовательным, как и его раньше. Ее груди упирались ему в грудь; ее язык раздвигал его губы и стремился проникнуть во влажный огонь его рта. Ее язык переплетался с его языком; внезапно Сэм искусно всосала его язык в свой рот, медленным и уверенным движением, и Трэвис содрогнулся до пяток.

Трэвис растерялся; он не в силах был отказать ей в том, чего жаждал сам. Он обнял ее, крепко прижал к себе. Прильнув друг к другу, они не чувствовали больше холода, озноб уступил место жарким волнам.

— Я хочу тебя, я хочу тебя, — шептала Сэм, согревая и щекоча своим дыханием его ухо. Он весь дрожал.

— Я тоже хочу тебя, любимая.

Сэм тотчас откликнулась на этот призыв, забралась ему на колени и обхватила его ногами. Зарывшись лицом в волосы на его груди, она все ближе и ближе приникала к нему, так что Трэвис стал опасаться, что он взорвется раньше, чем нужно. Пытаясь как-то замедлить развитие событий и дать себе передышку, чтобы избежать такого нежелательного развития событий, Трэвис, придерживая ее руками, немного отклонил ее назад. С жадностью, о которой он никогда и не подозревал, он начал сосать ее груди, покрывал их влажными теплыми поцелуями, дразнил ее, пока она не стала дрожать всем телом. Его тактика, однако, имела один недостаток. В той позе, в которой они находились, мягкие завитушки между ее бедер слишком близко прижимались к нему, и когда она извивалась и стонала, она еще больше разжигала его желание.

Задыхаясь от нетерпения и страсти, Трэвис был совсем не прочь предоставить ей свободу действий. Приподняв ее и усадив верхом на себя, он застонал в экстазе, когда ее шелковистый жар начал обволакивать его. Сэм громко вздохнула, когда он вошел в ее жаждущее тело. Он руками придерживал и направлял ее, а она качалась на нем со всей страстью молодости, со всем жаром ее тела и расцветающей любовью в сердце. Они заряжались друг от друга энергией птиц и парили в ослепительных лучах солнца.

На полдороге к городу Трэвис серьезно и решительно объявил ей:

— Как только мне позволят обстоятельства, пастор Олдрич обвенчает нас.

Сэм чуть не свалилась с лошади от ужаса.

— Что? — воскликнула она, когда наконец обрела дар речи. — Ты что, совсем ошалел, Кинкейд? Как тебе в башку могла втемяшиться этакая глупость?

Трэвис удивленно взглянул на нее и покачал головой, уверенный, что он ослышался. Он подозревал, что вначале она будет против, но не столь же категорично.