Страхов представил себе этот склеп в родовом имении Шеншиных в Мценском уезде, подумал о том, что у него такого склепа нет, потом переписал письмо жены Льва Николаевича Толстого и отправил его Великому князю.

Комментировать письмо не стал. Сам он смерть Марьи Петровны, которая «победила, обезоружила его своею неистощимой добротой», перенес как большое горе. «Жизнь ее не была несчастной, если судить по тому правилу, что мы тем счастливее, чем добрее, — писал он 22 марта 1894 года Константину Константиновичу и восклицал: — Нет, нехорошо долго жить! Всей душою желаю умереть раньше не только друзей, но и моих добрых знакомых!»

Пройдет не так много времени. «Лирические стихотворения Фета» выйдут, и несколько экземпляров будут подарены Государю Императору, греческой Королеве Ольге Константиновне, Великому князю Сергею Александровичу и Его Императорскому Высочеству Константину Константиновичу 18 мая 1894 года.

Так завещала Марья Петровна почтить память своего мужа.

«Дай Боже Вам долго жить и здравствовать и пробуждать во всех те чувства любви и признательности, которые для меня теперь неразрывно связаны с этой книгой Фета», — написал Николай Николаевич Страхов, отсылая книги Константину Константиновичу.

В ответ Великий князь попросил Страхова взять его в сотрудники для подготовки второго полного собрания сочинений Фета. Особого, для «изыскателей». И предлагал обменяться замечаниями по первому изданию на случай, если не суждено им будет сделать вместе второго издания…

Константин Константинович не любил встречать Новый год, как это обычно принято: часы бьют двенадцать, все бросаются обнимать друг друга с поцелуями и поздравлениями.

Он предпочитал в это время спать. Не хотел знать о сломе времени, о границе между ушедшим и наступающим. Под ушедшим надо подводить черту. В наступающем — угадывать тайну: что тебя ждет? В подведении черты есть что-то мертвенное, а тайна всегда терзает.

Ему хотелось ощущать жизнь как череду дней, не сбивающихся с ритма. Пусть они катятся как волны, непрестанно и вечно.

В канун 1893 года он уже засыпал, как вдруг старые английские часы забили полночь и разбудили его. Он поворочался на постели, буднично стал думать о переводе «King Henry IV» Шекспира и незаметно заснул. Ему приснился сон, что он, офицер Преображенского полка, у подъезда казармы на Миллионной встречает Цесаревича Николая, с которым они теперь будут вместе служить.

Сон был в руку. Утром 1 января солнце сияло во все окна, мороз трещал на все 18 градусов, а он в кабинете готовил приказ по полку: «Во исполнение Высочайшего повеления, предписываю флигель-адъютанту Полковнику Его Императорскому Величеству Государю наследнику Цесаревичу и Великому князю Николаю Александровичу вступить в командование 1-м батальоном».

Поставил точку и тихо сказал: «Дай Бог, в добрый час!»

В общем-то, всё начиналось в августе прошлого года, когда Наследник был произведен в полковники. Тогда-то Ники сказал Константину, что хотел бы вступить в ряды преображенцев и командовать 1-м батальоном. Но на это необходимо было получить разрешение отца. И Константин и Ники прекрасно знали строгость Государя Александра III.

В конце августа Константин в Стрельне получил записку от Ники из Александрии, что близ Петергофа: «Дорогой Костя, спешу разделить с тобой мою искреннюю радость: у меня только что произошел с Папá разговор, содержание которого так давно волновало меня! Мой милый, добрый Папá согласился, как прежде, охотно, и разрешил мне начать строевую службу с зимы! Я не в состоянии выразить тебе испытываемые мною чувства; ты вполне поймешь это сам. Как будто гора с плеч свалилась! Итак, я буду командовать 1-м батальоном под твоим начальством. Целую крепко нового отца-командира. Твой Ники».

Дело в том, что Цесаревич уже служил в Преображенском полку и командовал Государевой ротой. Но тогда обязанности его были только по «наружной части». Чтобы всесторонне узнать строевую службу и оружие разных родов, он два лета кряду пробыл в лейб-гвардии Гусарском полку, а в лагерную пору командовал батареей конноартиллерийской бригады. Однако в зимнее время Наследник ни разу не находился в строю ни в одной из воинских частей. И то, что он сейчас выбрал преображенцев, было огромной честью для полка. К тому же у многих сослуживцев, знавших его раньше, осталось хорошее впечатление о молодом Николае.

Константин понимал, что к такому знаменательному событию надо подготовиться. Ники в этот раз принимал батальон со всеми строевыми и хозяйственными обязанностями, и принимал на продолжительное время. Значит, надо строить дом в лагере полка под Красным Селом. Начались переговоры между заведующим конторой Его Величества и заведующим хозяйством полка полковником Галлером.

Уезжая с Царем в Иван-город на смотр маневров, Ники попросил Константина:

— Костя, ты все здесь знаешь лучше меня. Я полагаюсь на тебя, найди сам место для моего дома, а я подчинюсь твоему выбору — ты же командир полка, — улыбнулся Ники.

Константин изъездил территорию лагеря, осматривая рощицы, озерца, поляны с последними августовскими ромашками. Место выбрал за прудом, между участками двух батальонов.

Службу Ники хотел начать со 2 января нового года.

В этот день Константин вскочил спозаранку и, погарцевав верхом в манеже, счастливый и радостный, пошел в казармы на Миллионной. Стоял 22-градусный мороз, но он не чувствовал, что идет в летнем пальто. В душе у него звучала молитва: «Да почиет над ним Божие Благословение, да поможет нам Господь всегда помнить, какое выпало на нашу долю счастие, быть его достойными».

Служба Ники в полку и радовала Константина, и беспокоила. То ему казалось, что Цесаревич побледнел, то похудел по сравнению с тем временем, когда тот, возмужалый и цветущий здоровьем, вернулся из десятимесячного кругосветного путешествия. Ники тогда привез, кажется из Сиама, ученого слона, проделывающего всякие смешные штуки. И Константин повез старших мальчиков и Татьяну в Царское смотреть этого слона… Великий князь улыбнулся при воспоминании о слоне. Он любил Наследника, не потому что он взойдет когда-то на престол, а просто как скромного, умного, доброго молодого человека.

Константину нравилось, что Цесаревич очень строго подходит к ведению занятий, на которых солдат обучали грамоте. Однажды, после смотра новобранцев, который проводил Константин Константинович, Цесаревич хотя и обрадовался отличной оценке своему батальону, но счел ее завышенной.

— Почему же? — спросил Константин.

— Мне стыдно, что мои солдаты, проходя службу в двух шагах от столицы и в ней самой, ничего не знают об истории этого великого города. Они даже не знают, где памятник Суворову, Петру Первому.

Наследник не ограничился словами. Он собрал своих ротных командиров и сказал им, что считал бы полезным в свободные дни проводить с солдатами экскурсии по городу и рассказывать им историю Петропавловской крепости, Казанского собора, домика Петра Великого, показывать памятники выдающимся русским людям.

«Как хорошо придумал Ники, а то и правда, стыдно за нашу беспамятливость», — думал Константин, вспоминая размышления писателя Д. В. Григоровича во время путешествия по французской Бретани:

«История Бретани вся в прошедшем… Признаки этих воспоминаний рассыпаны на всем, куда ни обращаешь глаз; нет, кажется, такого холмика, нет ручья и старого дупла, о которых бы до сих пор любой крестьянин не рассказал преданья и легенды.

Отчего же, думал я — и думал об этом, могу вас уверить, с сокрушенным сердцем, — отчего же путешествие по России так мало оживляется воспоминаниями? Неужто мы не жили?… Если мы жили, отчего же у нас так мало исторических памятников? Отчего все былое изгладилось из памяти народа? Отчего в Бретани, в любом крестьянском семействе из рода в род передаются преданья, и до сих пор так еще живы они в народе; отчего у нас не сохранилось в народе ни одного почти рассказа о былом? Мне больно было припомнить, как недавно мой знакомый, проезжая мимо Куликовского поля, спросил у ямщика, что здесь за место?