Слабый, худой, бледный, он сидел в подушках, похожий на зайчика из-за платочка, завязанного с торчащими хвостиками. Доктор, заменивший так славно Рамбаха, пытался с профессиональной серьезностью скрыть живую радость. Лиза плакала и улыбалась.
— Гаврилушка, я тебе скоро елку в игрушках принесу и Деда Мороза приведу.
— А он пойдет? — шепотом спросил мальчик.
— Обязательно. И подарки принесет.
Константин Константинович взял сына на руки. Сделал знак всем уйти, осталась только няня Вава.
Он баюкал Гаврилушку, напевая, нашептывая ему стихи, которые написал еще в прошлом году со «взрослым» посвящением:
Князю Гавриилу Константиновичу
Крошка, слезы твои так и льются ручьем
И прозрачным сверкают в глазах жемчугом.
Верно, няня тебя в сад гулять не ведет?
Погляди-ка в окно: видишь, дождик идет.
Как и ты, словно плачет развесистый сад,
Изумрудные капли на листьях дрожат.
Полно, милый, не плачь и про горе забудь!
Ты головку закинь: я и в шейку и в грудь
Зацелую тебя. Слезы в глазках твоих
Голубых не успеют и высохнуть, в них
Уж веселье блеснет…
Гаврилушка много спал — набирался сил. А вокруг его детской комнаты с низкими окнами, уставленными цветами, была порядочная суета. «Вот дожили и до праздников», — говорили все, наряжая огромную елку в Павловском дворце, покупая подарки, готовя праздничный стол. Константин Константинович с братом Дмитрием поехали в Апраксин двор и у бакалейщика Свистунова накупили игрушек, сластей, подарков на ротную елку, а потом сидели с солдатами и клеили украшения из цветной бумаги. Готовились фейерверк и бенгальские огни, пришло в роту много гостей.
Гаврилушка все еще лежал в постели. Елку ему нарядили в комнате бабушки Александры Иосифовны и в кресле на колесиках подвезли к сияющему огнями и золочеными орехами зеленому дереву. Гаврилушка был счастлив и крепко держал в руке подаренный ему игрушечный морской палаш.
На семейном совете решено было его отправить для оздоровления в Швейцарию, в Веве, с нянями, камер-фрау, лакеем Рябининым, поваром и доктором Дмитрием Александровичем Соколовым, заменившим Рамбаха.
То был конец зимы, а 29 апреля 1891 года доктор Рамбах, вытребованный от больного Гаврилушки для Наследника, отправлявшегося в морское плавание, останавливал кровь и перевязывал рану на голове Цесаревича в японском городке Отсу. Будущий Император Николай II был с визитом в Японии, где на него совершил покушение полицейский Сандзо Цуда. Но спас Наследника не Рамбах — рана была неопасной. Спас двоюродный брат Гаврилушки — Георгий, греческий принц Джорджи, сын родной сестры Константина Ольги, Королевы эллинов.
Кортеж, в котором следовал Цесаревич, состоял примерно из пятидесяти джен-рикш, а по обеим сторонам узкой улицы были расставлены японские полицейские. Когда один из них ударил Николая саблей, которая соскользнула, и замахнулся второй раз, держа саблю обеими руками, тот выпрыгнул из коляски, а за ним и Георгий, ехавший следом. Он повалил разъяренного полицейского ударом бамбуковой палки, которую купил час назад, и с помощью подоспевшего рикши, везшего Николая, связал его. [36]
«Джорджи — мой спаситель…» — скажет Николай, а в дневнике запишет:
«… Спасло меня от смерти великое милосердие Господа Бога».
Спасло. Но, возможно, и намекнуло о такой категории, как справедливость.
В Гатчине в честь спасения Наследника был назначен благодарственный молебен. Вся Царская семья поехала к Императору. Александр III говорил, что телеграммы приходят успокоительные, лихорадки у Ники нет, и он намерен продолжить путешествие. А. Н. Майков попросил Константина Константиновича передать Царю стихи «На спасение Государя Наследника»:
Царственный Юноша, дважды спасенный!
Явлен двукраты Руси умиленной
Божьего Промысла щит над Тобой!..
Константин прочитал стихи. Почти ода. Но действительно «дважды спасенный…». В октябре 1888 года поезд сошел с рельсов… «Все мы могли быть убиты», — ужаснулся тогда Ники. И теперь, если бы не Георгий…
«Как странно все переплелось, — думал Великий князь, — болезнь моего сына, отобранный доктор Рамбах, покушение на Наследника, спасение его от смерти братом моего больного сына… И Гаврилушка выздоровел, и Ники спасся…
Да, загадочен промысел Божий. Ах, как хорошо об этом написал в новом стихотворении тот же Майков:
Из бездны Вечности, из глубины Творенья
На жгучие твои запросы и сомненья,
Ты, смертный, требуешь ответа в тот же миг,
И плачешь, и клянешь ты Небо в озлобленье,
Что не ответствует на твой душевный крик, —
А небо на тебя с улыбкою взирает,
Как на капризного ребенка смотрит мать, —
С улыбкой — потому что все, все тайны знает,
И знает, что тебе еще их рано знать…
Как верно. И что за верный ответ неверующим, самонадеянным умам!»
* * *
А вечером того же дня был бал в Аничковом дворце. Константин приехал в Аничков уже осведомленный о том, что его старинный друг и кузен Великий князь Сергей Александрович получил высокий пост. В «Правительственном вестнике» был помещен высочайший указ Сенату о назначении его московским генерал-губернатором.
Сергея поздравляли все. Можно было подумать, что бал устроили только для этого. Константин видел, что поздравления были вполне искренними, хотя этого гиганта с высокомерным взглядом, подчеркнутой отчужденностью и дурными наклонностями мало кто любил.
Сергей отозвал Константина в сторону:
— Ты думаешь, я счастлив?
— Но ты же мечтал об этом месте, как о чем-то несбыточном!
— Да, а сейчас радоваться не могу. Как с преображенцами расстаться? Это же полк особый, единственный. Как корона царская…
— Но все говорят, что ты продолжишь командовать Преображенским полком.
— Пока достойную замену не найдут! Слышал, называют графа Шувалова, Гессе. Я ревную ко всем. Не поверишь, не могу даже радости по поводу нового назначения отдаться. Костя, — он обнял друга, — умоляю… Вдруг тебе предложат полк — не отказывайся!
— Да ты что? Быть такого не может. Я ротный командир, батальоном даже не командовал.
— А вдруг? Тебя ведь считают лучшим человеком России…
— Меня считают странным и несуразным. И я бы хотел быть командиром Измайловского полка. Но и этого, наверное, скоро не будет.
Он ничего не угадал. В конце недели, 8 марта 1891 года, всё и решилось, о чем он записал в дневнике:
«Великий князь Владимир передал мне предложение Государя принять от Сергея Преображенский полк и предоставил мне откровенно высказаться. Я положительно ответил, что отказываюсь, и привел доводы: трудность принять на себя такую ответственность, трудность, усиливаемую моей деятельностью по Академии, желание командовать Измайловским полком, а перед тем — одним из стрелковых батальонов; опасения быть командиром именно Преображенского полка, крепкого своей сплоченностью, своими преданиями, а потому и не слишком податливого для человека, незнакомого с его внутренней жизнью. Владимир горячо опровергал меня, но я стоял на своем, и он обещал передать мои сомнения Государю на другой день и сообщить мне ответ как можно скорее.
Забежал поделиться впечатлениями с женой и вышел погулять по набережной. Меня осенила счастливая мысль пойти к Спасителю. Народу там не было, никто не мешал мне молиться. Честолюбивые мысли снова поднимались в голове; я старался их заглушать, но замечал, что невольно сожалею об отказе, высказанном Владимиру. После вечерни брат Митя пришел к нам обедать. Я передал ему свой разговор с Владимиром и спросил совета. Он заметил мне, что „от службы не отказываются и на службу не напрашиваются“, всячески убеждал не отказываться и посоветовал переговорить с Ильей Александровичем, а потом поехать в Павловск и там переговорить с Мамá и с Палтоликом. Я поехал в Павловск, но по дороге был у Владимира, прося подождать до возвращения из Павловска и не сообщать Государю моего ответа до этого. Внутренне я уже решился на этот шаг. В прошлом году я отказался, когда Государыня предложила мне ведомство учреждений Императрицы Марии: но эта деятельность ничего не имела общего со всем моим прошлым, и отказ был основателен. Теперь же мне предлагают то, что я считал конечною целью моего служебного поприща. К тому же удобно ли отказываться от такой Высочайшей милости, в которой сказывается столько доверия? Владимир не скрыл от меня, что и он, и сам Государь с особенной теплотой и привязанностью относятся к преображенцам.
