Первый президентский год Великого князя закончился «великим авансом»… Выступая на академическом обеде 29 декабря 1889 года, вице-президент Яков Карлович Грот, ставший академиком почти за два года до появления Константина Константиновича на свет, под дружные аплодисменты коллег сказал следующее:

«С первых шагов Вашего Императорского Высочества в звании президента Академии наук мы поняли и оценили святые начала, положенные Вами в основу всех Ваших действий и отношений. Везде отражалась на них неусыпная заботливость о процветании Академии, о пользах каждого из ее учреждений, о благе каждого из ее членов; во всем мы видели доказательства того пристального внимания, с каким Ваше Высочество изучали все подробности нашей академической жизни, — того просвещенного участия, с каким следили за всеми нашими занятиями, вникали в наш трудовой быт, сближались с нашим товарищеским кругом. Мы радуемся случаю выразить Вашему Императорскому Высочеству нашу нелицемерную признательность и горячее желание, чтобы Провидение даровало Вам силы продолжать с неизменной энергией и полным успехом подъятые Вами с такой любовью и разумением труды к возвышению достоинства и славы Академии…»

Великий князь, конечно, не обольщался всеми этими похвалами, понимая, что умница Грот начертал здесь скорее программу, чем подвел итог.

Был еще один результат этих первых восьми месяцев президентства, позволивший ему, несмотря на ежегодно увеличивающуюся загруженность служебными, общественными и литературными делами, успешно руководить академией. Это оптимальный порядок организации деятельности президента, который с незначительными изменениями сохранился до конца его срока. В чем он заключался? Вице-президент или непременный секретарь Академии с периодичностью в десять-пятнадцать дней составлял письменный доклад президенту о всех заслуживающих его внимания проблемах. В такие дни он приезжал в свой кабинет на Университетской набережной необычайно рано («Как трудно приучиться к точности и порядку! Вот уж мне 30 лет, а я все не могу привыкнуть вставать по утрам в один и тот же час…»).

Деловые встречи проходили не только в его кабинете, но и дома, в Мраморном дворце, где бывали и руководители академических учреждений, и ученые. Константин Константинович почитал за долг и честь председательствовать на собраниях и заседаниях ученого сообщества, а когда дело требовало того — и на заседаниях всех трех отделений: физико-математического, историко-филологического, русского языка и словесности.

Поэтический же итог года, как и следовало ожидать, скорее огорчил Великого князя, чем обрадовал. Восемь стихотворений — посвящения Фету, Чайковскому, Рубинштейну и несколько лирических зарисовок. Пожалуй, лишь «Любовью ль сердце разгорится…» в какой-то мере приближалось к лучшим образцам. Такой приговор с горечью вынес себе поэт К. Р.

С начала года президент предполагал все свои силы приложить к облегчению финансового состояния Академии. Однако жизнь подбросила новую проблему: надо было срочно заниматься замещением вакантной должности директора Николаевской пулковской обсерватории. Выбирать приходилось между строптивым московским профессором Бредихиным и петербургским академиком Баклундом, шведом по национальности, живущим более десяти лет в России. Интересно, что даже члены отделения русского языка и словесности, далекие от проблем астрономии и физики, в один голос заявили, что руководить обсерваторией должен русский ученый и иностранца Баклунда допускать к директорству никак нельзя.

Великий князь дожидался в кабинете Мраморного дворца профессора Московского университета Бредихина, известного астронома и физика. Вот уже год профессор в довольно резкой форме отказывался от предложения занять место директора Николаевской астрономической обсерватории в Пулкове. А свет клином сошелся именно на нем: Император недвусмысленно дал понять своему брату, президенту Академии наук, что пришла пора кончать с засильем иностранцев в русской науке. И тем более в Пулковской обсерватории, где как раз освободилось место директора. Бредихин был именно тот человек, авторитетный ученый и принципиальный администратор, который сумел бы привлечь в обсерваторию талантливых и перспективных русских ученых взамен немцев, давно засидевшихся там.

Конечно же талант и умение работать отнюдь не зависят от национальности, считал Великий князь, и немцы, которых привлек его великий предок Петр I, много сделали для развития наук в России. Но теперь, когда российская наука выходит на передовые рубежи и во всех ее сферах иностранцам наступают на пятки талантливые русские ученые, корпоративная преданность друг другу представителей немецкого сословия становится преградой для продвижения отечественных ученых.

Перед встречей с Бредихиным президент попросил для ознакомления несколько его научных работ, опубликованных в основанных тем же Бредихиным «Annales de l' observatoire de Moskou» («Московских анналах») и в «Известиях Академии наук»; принесли ему также статью из одного немецкого журнала. И хотя Великий князь мало разбирался в астрометрии и определении положения малых планет, однако, прочтя журнальную статью, понял, что ему предстоит честь общаться с великим ученым, сделавшим в астрономии немало открытий.

Делянов, предваряя визит московского ученого к президенту, написал Великому князю: «… Он (Бредихин. — Э. М., Э. Г.),несмотря на все мои убеждения, решительно отказывается от предлагаемой ему должности, ссылаясь на сильную меланхолию, которой он одержим после самоубийства его единственного сына, который лишил себя жизни вследствие болезни, унаследованной будто бы от него, Бредихина. Может быть, по магическому влиянию Вашего Высочества на людей, Вы заставите его переменить намерение, но все мои к тому усилия разбились о непреклонность его воли…»

И все же поведение Бредихина какую-то надежду оставляло. Иначе зачем было приезжать в Петербург? Тем не менее он приехал, встретился с Гротом, а затем с Деляновым. Одно было ясно: ни славы, ни денег Бредихин не ищет. Заслуженный профессор астрономии Московского университета, директор Астрономической обсерватории, тайный советник… И чем больше думал Великий князь об этой ситуации, тем больше ему хотелось, чтобы именно Бредихин директорствовал в Пулкове. На худой конец, в его распоряжении есть еще один решающий довод: монаршая заинтересованность в благоприятном исходе дела. Вчера ему на глаза попалась статья Бутлерова в газете «Русь» восьмилетней давности под заглавием «Русская или только Императорская Академия наук?» на ту же и сейчас злободневную тему. «Только теперь та разница, что мне как президенту самому приходится вести борьбу с немцами, и потому надежды на успех побольше прежнего», — подумал Константин Константинович и тут же упрекнул себя за самонадеянность.

Бредихин на вид оказался типичным ученым — лысый, с остатками седых, гладко причесанных на висках волос и грустным взглядом внимательных зеленых глаз. Константин Константинович знал, что ему 58 лет, но выглядел гость явно старше — по всей видимости, сказалась пережитая трагедия. Прежде чем пройти в кабинет, Великий князь предложил ученому небольшую экскурсию по Мраморному дворцу и пригласил остаться на обед после завершения беседы. Бредихин без особого энтузиазма согласился осмотреть дворец, а от обеда отказался, сославшись на необходимость быть в это время у родственников жены. По анфиладам и залам дворца ходил, однако, не без интереса и задал несколько вопросов относительно старинных портретов в галерее.

В кабинете Великий князь предложил Бредихину кресло по другую сторону своего письменного стола. Уселся он неглубоко, отклонившись на спинку кресла и сложив руки на животе, — выходило, что почти полулежал, и Великий князь подумал: не беспокоит ли профессора позвоночник?

— Признаюсь, уважаемый Федор Александрович, я нахожусь в сильном затруднении, решившись повторить вам предложение, которое вы с такой решительностью уже несколько раз отвергали, — начал Константин Константинович, с растерянной улыбкой глядя в глаза человеку, который по возрасту мог бы быть его отцом. — И прошу поверить — другой кандидатуры у меня нет.