Ей было не до смеха, она боялась забыть правильный отчий язык. И спешила на каждый русский корабль, чтобы посидеть в кают-компании, поговорить с матросами на родном языке. Интересно, что в ее семье, где говорили на греческом, немецком, английском, французском, русском языках, сын Андрей принципиально говорил только по-русски.

В Греции она собрала прах русских моряков, сражавшихся за освобождение этой древней и прекрасной страны, и создала кладбище недалеко от Афин.

Она была инициатором и председателем Комитета по строительству храма-памятника Спас-на-Водах в Петербурге. Здесь было увековечено 12 тысяч моряков, погибших в Цусимском бою и в других битвах и крушениях на море. Ей хотелось, чтобы храм был похож на Покров на Нерли: нежная, но несгибаемая красота в водном зеркале. Доброте Ольги не однажды приходилось сталкиваться с рутиной жизни. Она предложила назначить в храм священником иеромонаха Алексея. Раньше он служил на крейсере «Рюрик», попал во время Русско-японской войны в плен и вывез из плена знамя, за что был награжден Государем наперсным крестом на Георгиевской ленте.

Но ведомство военного духовенства сначала не устроило то, что иеромонах имеет лицо калмыка, без усов и косоглаз.

— У нас в России лицо калмыка или татарина — уже свойство нации. Вы ведь не различаете разрез глаз, когда посылаете человека на фронт?… — настаивала Ольга.

Тогда ведомство не устроило, что иеромонах до принятия монашества был лишь сельским учителем.

— Значит, знает жизнь народа — легче будет ему служить. Господь тоже был с народом.

Королева настояла на своем. Потому и слыла справедливой для одних, странной для других.

Она любила фотографировать корабли. Ее коллекция снимков стала достоянием музеев. Где бы она ни была, всегда получала две флотские газеты: «Кронштадтский вестник» и «Котлин».

— Адмирал, для вас газеты! — кричали ей дома братья Константин и Дмитрий.

За шуткой сквозили некое смущение и чувство вины. Отец хотел видеть адмиралами сыновей, а называют так дочь, потому что именно она была наследницей любви отца к морю. Причем деятельной любви. Однако когда он, ее любимый брат Константин, не смог полюбить море и «служить» ему, вопреки воле отца, она всё поняла, поддержала, позвала к себе в Грецию и избавила от душевной смуты. Сказала: «Ты будешь поэтом».

«Оля для меня значит больше, чем родители, жена, даже дети, — записал К. Р. однажды в дневнике. — Пусть Бог простит меня, и мой отец тоже. Но он и сам так любил свою сестру Александру и просил похоронить себя подле нее».

Ольга приехала в Россию после смерти мужа Короля Георга I. На греческий престол взошел ее сын Константин, женатый на дочери германского Императора Вильгельма. Невестка сумела выселить вдову Королеву из лучших комнат Афинского дворца, несмотря на завещание бывшего Короля. Ольге было одиноко и неуютно. Трудно было одолеть мыслью и чувством, что время ее закончилось, ушло, что в ней не нуждается Греция, на землю которой она приехала в 16 лет. Муж ее, король Георг, был необычайно красив и очень любил Ольгу, которая родила ему пятерых сыновей и троих дочерей. Но что она тогда увидела в бедной, бедной Греции с ее ослепительной южной природой?! Четыреста лет владычества Турции всё превратили в руины, народ был нищий, культура заглохла. В Парфеноне бродили козы. Знаменитые руины Акрополя уныло смотрели на пыльные, почти деревенские улицы Афин.

— Но мне всё здесь близко и знакомо. Я ведь родилась в Павловске, который дышит образами древней Эллады, — говорила она Константину, когда он навещал ее в королевской резиденции Татой близ Афин.

На греческой земле она возвращала к жизни музеи, создала Археологическое общество — Константин знал, сколько на него положено сил. «Греция без археологии?! — смеялась Ольга. — Немыслимо!» Не все понимали это и подсчитывали деньги, которые тратились, к примеру, на восстановление древнего стадиона на 70 тысяч мест, который принял в 1894 году участников Олимпийских игр.

Так она пыталась вписать в современную жизнь греческий античный мир, ожидая от него духовной и материальной прибыли.

Она считала нужным переложить Священное Писание на современный греческий язык, чтобы «тысячи народа читали Евангелие дома и понимали бы его в церквах».

Как и Константин, она любила и знала литературу. Сама не сочиняла, но, любя поэзию, составила «Хрестоматию на каждый день». Это были извлечения из стихов и прозы Лермонтова. Константин с интересом следил за тем, что и как сестра отбирала в этот объемный том в 365 страниц. В отобранном видел их духовное единство. Константин любил и хотел посвящать сестре стихи. Ольге нравились «Письма про алые цветы». Она часто просила его их читать. Немного актерствуя, он начинал: «Ты помнишь ли те алые цветы?…»

Когда-то шестнадцатилетней русской девочкой она пленила жителей Греции юной прелестью и красотой. Сейчас о ней говорили, что она старомодная Королева: милостивая, сердобольная, боголюбивая. Она помогала больницам, школам, сиротским домам, отдельным людям. То же самое она делала в России. Она приехала в Россию летом четырнадцатого года. Жила у братьев то в Стрельне, то в Павловске или в Мраморном дворце. В селе Выбуты под Псковом, куда она поехала на закладку храма Святой Ольги, ее застало известие о войне. «Я остаюсь в России, я должна быть на службе у нее», — сказала она и занялась благотворительной деятельностью. Ее имя, ее опыт в открытии медицинских учреждений и особый авторитет в семье Романовых этому помогали.

Константин, который всегда так ждал ее, радовался ее приезду, понимал, что теперь видеть сестру будет редко. Он так и сказал ей. Только стихами: «И на действительность я раскрываю снова слезами обожженные глаза…»

В Мраморном дворце она стала организовывать склад «для сбора пожертвований», потом «Летучий лазарет», который вскоре отправился на фронт. А с ним — жена Иоанчика, принцесса сербская Елена, и Мария Павловна, Великая княжна, воспитанница Эллы.

— Не Каляев, так война, — ворчал Константин Константинович, узнав, что на фронт едет Мари, не убитая когда-то вместе с Эллой бомбой Каляева.

В Стрельне Ольга подготавливала к открытию «Лазарет-2» имени Великой княгини Елизаветы Маврикиевны, а были еще лазарет для раненых и больных на Галерной, Общество Красного Креста, больница, где она была перевязочной сестрой…

Прошли первоначальные пафос и эйфория. Осталась война. Подруга Королевы Вера Васильевна Бутакова, в доме которой Константин когда-то познакомился с Чайковским, писала Ольге: «Конечно, Россия нуждается во всех своих чистых и способных сынах, и жаловаться на это нельзя. Я и не жалуюсь, но не могу не дрожать за любимого сына и отца 4-х малых детей». Вскоре погиб ее муж, адмирал Александр Григорьевич Бутаков, служивший на крейсере «Паллада».

Ушел в действующую армию и однажды спасенный Королевой Гаршин…

— Королева, ты уходишь?

— Ты же знаешь, что я должна уйти.

— И что у тебя сегодня в лазарете?

— Операция, и очень сложная.

— Но ты же не хирург.

— Конечно, но я — хирургическая сестра. Не волнуйся, моя прелесть, я скоро вернусь. А ты думай о русских классиках для Верочки — кого сегодня будем ей читать?

— Зачем мне думать… ты сама всегда говорила, что мы думаем одинаково. И потом, я не прелесть, а селедка…

— О Господи! Ты хоть сейчас и болеешь, но совсем не похудел…

— А чьи это слова: «Собственная моя селедка»? Твои. Даже помню, когда ты мне их написала.

— Я не могла их написать. Я бы написала так: «Собственная моя селедка, прелесть моя! Радость моя ненаглядная!» Вот так бы!..

Ольга Константиновна приколола жемчужной булавкой к своим светлым, пышным волосам шляпу, поцеловала брата и ушла, пообещав быть скоро. То, что сестра вернется в Павловск, а не останется в Петрограде, было уже само по себе праздником. Он лег, оглядел свой уютный кабинет в три окна, который находился в нижнем этаже дворца. Девятилетняя Верочка тихо сидела на диванчике у рояля и читала «Хитролис». Он стал думать о предстоящей поездке в Осташево, смотрел в окно: там шумело лето, куда-то неслись облака.