— Не играет, говоришь? Выходит, инструмент не умеет, а не ты, — подначил Константин Константинович.

Тогда кадет поднес геликон к губам и выдал «Чижика-пыжика». Великий князь рассмеялся:

— Оказывается, умеешь. Не зря, значит, в оркестре держат! — Потом обнял кадета и тихо сказал на ухо: — Не унывай, брат, поедешь не в Вольск, а в мой корпус.

— Покорнейше благодарю, Ваше Императорское Высочество! — закричал кадет.

— Тише, сумасшедший, чего орешь? Это только наша с тобой тайна, — полушепотом сказал Великий князь. — А что за честь погон постоял — уважаю!

— Слушаюсь, Ваше Императорское Высочество, — таким же полушепотом произнес кадет. — Хочу, чтобы вы знали: не виноват я в этой проделке, стоял неподалеку и расхохотался, увидев перепуганных офицеров.

— Ладно, ладно, я тебе верю! — сказал Константин Константинович.

А Грейц, вне себя от счастья, засунув руки в карманы, гордо ходил по помещению роты и на любопытные вопросы товарищей, о чем шептался с начальником военно-учебных заведений, гордо отвечал: «Это касается только нас двоих».

Грейц не знал, какой же корпус Великий князь считает своим. И только после отъезда высокого гостя выяснил — Полоцкий, в который зачислен его сын Олег. Уже в Полоцке узнал, что князь Олег Константинович в классном журнале 1-го отделения 4-го класса значится первым.

В своих воспоминаниях, написанных в 1954 году и опубликованных в третьем номере журнала «Кадетская перекличка» за 1972 год, Александр Грейц, тогдашний житель Сан-Франциско, резюмирует: «Поступок Великого князя по отношению ко мне может служить лучшим доказательством той правды, права и справедливости, которые существовали под его водительством в императорских российских военных корпусах. Простое сердечное отношение начальника к своим подчиненным и есть подлинный и действительный демократизм. Куплет из нашей „Звериады“ [58]потерял в моих глазах свою прежнюю силу: „Скорей погаснет мира свет, скорей вернется к нам Создатель, чем прав окажется кадет, а виноватым воспитатель“».

Уезжая из Петербурга, Константин Константинович избегал не только «столичных дрязг, светской мелочности и глупых разговоров». В ближайшем окружении Царя, как нигде, скапливалась и обсуждалась информация о происходящем в России. Она настораживала и угнетала всякого умного, склонного к анализу человека, а тем более такого тонкого душой поэта, как К. Р., он понимал — Империя шатается.

Константин Константинович говорил о положении в стране с Великим князем Николаем Михайловичем, блестящим историком. Тот не скрывал своих пессимистических прогнозов: дело идет к катастрофе Монархии, всего Дома Романовых:

— Не уверен, Костя, дотянем ли мы до трехсотлетия. Пресса, и не только либеральная, но и правительственная, создает образ слабого Царя и никудышных министров. Ругать Царя стало модой. А ты посмотри, кто и в самом деле правит страной? Николай? Да! Только не Николай Александрович, а Великий князь Николай Николаевич! По его настоянию Государь в любой момент может изменить свое решение, как, впрочем, и по совету любого другого своего дяди из Александровичей. А монарх должен быть монархом! В том числе и в своей семье. Он ведь, а никто другой, — глава Романовского Дома. Не хватает характера — бери в подпорки закон! А это уже называется Конституционная монархия! И мы к ней, уверен, неминуемо придем, дай Бог только бы бескровно, без страшного в своем озлоблении русского бунта.

В очередной приезд Королевы эллинов в Россию брат рассказал ей о разговоре с Николаем Михайловичем, не скрыл, что согласен с ним.

— Боюсь, что вероятность злобного бунта и правда велика. Интеллигенция, либеральные газеты и журналы пытаются всячески опорочить и само монархическое правление, и Императора, да и всех нас, Романовых. А Ники только и делает, что вверяет себя и Россию судьбе. Вспыхнет бунт — мои любимые кадеты окажутся между двух огней… Что им останется — сложить головы за Императора, как я их учу… За Императора, которому не под силу тяжесть короны?

Ольга слушала этого давно уже не молодого человека и думала о том, что годы, как это часто бывает с братом и сестрой, не отдалили их друг от друга, ничуть не убавили от той по-детски трогательной любви, которая давно связывает их. В то же время видела, в каком жутком психологическом состоянии находится брат, имеющий репутацию «лучшего человека России». Она была уверена в том, что никаких оснований для той нравственной экзекуции, которую устраивает над собой Костя, нет. Девяносто девять процентов людей были бы очень довольны собой на его месте. Она знала: всему виной его ранимая совесть и болезненная ответственность за то, что происходит вокруг.

— Костя, ты думаешь, чем больнее ты себя бьешь, тем быстрее все образуется? Не удивлюсь, что тебе представляется, будто всё вокруг плохо только из-за твоего несовершенства и всё в один миг изменится, если ты станешь лучше. Вот сейчас ты отравляешь себе удовольствие и от общения с кадетами, что тогда у тебя останется? Что же касается мрачных предположений Николая Михайловича, то их подтверждает поведение многих членов нашей же фамилии. Ты знаешь, концу Римской империи предшествовало колоссальное падение нравов среди ее правителей. Возьми моего зятя, Великого князя Павла Александровича, не последнего человека в Империи. После смерти моей дочери Александры надумал жениться на разведенной жене полковника. Закон и запрет Царя для него ничего не значили. Опять же вопреки закону и царской воле Великий князь Михаил Михайлович женился на неравнородной особе. Дядя Царя, Великий князь Алексей Александрович, генерал-адмирал российского флота, позорит себя перед всем миром связью с замужней дамой и пренебрегает повелением Государя прекратить эту безнравственную связь… Думаешь, это не выбивает Ники из колеи?

Тогда Константин Константинович подумал, что достаточно наивно связывать мрачные прогнозы Николая Михайловича с безнравственным поведением особ Царской фамилии. Но вспомнил он этот разговор три года спустя, когда вдовствующая Императрица Мария Федоровна показала ему письмо Николая II, из которого он узнал, что рассуждения Королевы эллинов об угнетающем влиянии на Царя беспутного поведения своих родственников не столь уж и наивны.

«У меня был крутой разговор с дядей Павлом, кончившийся тем, что я его предупредил о всех последствиях его предполагаемого брака. Все без толку… — жаловался Император матери. — Как все это больно и тяжело и как стыдно перед всем светом за наше семейство! Кто может поручиться, что Кирилл не примется за то же самое завтра, а Борис или Сергей — послезавтра? И целая колония русской Императорской фамилии будет жить в Париже со своими полузаконными или незаконными женами! Бог знает, что за время такое, когда один только эгоизм царствует над всеми другими чувствами: совести, долга и порядочности!»

Как в воду глядел последний глава Романовского Дома! Забегая вперед скажем, что через три года его двоюродный брат Кирилл Владимирович женится на Виктории Мелите, разведенной жене великого герцога Гессен-Дармштадтского Эрнеста. А еще годом позже последует новый удар для Императора. Его брат Михаил тайно обвенчается в Вене с Натальей Шереметьевской, которая, став его любовницей, разошлась с поручиком Вульфертом, подчиненным Великого князя Михаила Александровича…

Удручала, давила на нервы сложная обстановка в Империи. 26 января 1904 года японские миноносцы атаковали стоявшие на рейде русские корабли «Цесаревич» и «Паллада», а на следующий день произвели бомбардировку Порт-Артура.

В том же 1904 году убит министр внутренних дел В. Плеве. Политическая стачка рабочих-нефтяников закончилась подписанием первого в России коллективного договора с нефтепромышленниками.

Девятого января 1905 года — расстрел многотысячной народной демонстрации, направлявшейся в Зимний дворец с петицией к Царю. Ники уговорили уехать накануне шествия из Зимнего в Царское Село. Мягкий, добрый и интеллигентный Ники стал Николаем Кровавым.