Но раздумьями такого рода Константин Константинович, со своей наследственной любовью к монарху милостью Божией, тяготился и гнал их от себя, сочтя раз и навсегда греховными. Сейчас же, чтобы не заходить в этом неожиданном споре слишком далеко, Великий князь решил оседлать любимого конька Драгомирова — перевести разговор на воспитание солдата-воина.

— Мне бы очень хотелось получить от вас обещание, что вы в недалеком будущем посетите офицерское собрание Преображенского полка и мы услышим, как говорится, из первых уст ваши соображения о воспитании воина-патриота. Я читал ряд ваших любопытнейших статей на эту тему и полностью разделяю их пафос.

— Ну вот, спасибо, очень деликатно вы одернули старика, — не без иронии заметил на это Драгомиров. — Я — давний и горячий поклонник нашего гениального полководца Александра Васильевича Суворова и его идей о братстве командира с солдатом, о воспитании патриотизма, но теперь это не модно. Теперь модно провозглашать вместе с графом Толстым, что армия нужна не народу, а правительству и высшим сословиям, примыкающим к правительству, для властвования над народом, а защита от внешних врагов, дескать, лишь отговорка. Хотел бы я видеть наших толстовцев, если, не дай Бог, полстраны окажется в руках иноземцев. Это они сейчас тянутся к нам с поклоном, когда Россия сильна как никогда. Не дай Бог ослабнет — раздерут на куски, аки волки алчные… — Он в сердцах махнул рукой. — А ваше предложение, полковник, с удовольствием принимаю. Вы вот только еще раз подумайте, нужна ли вам занудливая лекция занудливого генерала.

Великий князь улыбнулся:

— Михаил Иванович, встреча с вами только укрепила меня в этой решимости.

Константин Константинович хорошо знал брата — приглашение означало, что задиристый генерал и ему понравился.

В буфет вбежал начальник вокзала:

— Господа, поезд Его Императорского Величества уже на перроне, не опоздайте!

Константин Константинович посочувствовал Императору: он прибыл в Москву 6 мая, в день своего рождения, а древняя столица встретила его проливным дождем и холодом. Его Императорское Величество Николай II вышел из вагона в форме 1-го лейб-гвардии гренадерского Екатеринославского полка, молодая Императрица — в меховой накидке. Их улыбки показались в первую минуту немного растерянными, но увидев среди встречающих близких людей, Царица, а за ней и Государь быстро обрели приветливую уверенность.

Накануне дня, назначенного для торжественного въезда Царя в Москву, оба Константиновича снова провели несколько часов на Смоленском вокзале, встречая важных гостей. Последним прибывал поезд вдовствующей Императрицы Марии Федоровны. Она вышла из вагона как будто помолодевшая, трогательно красивая и грустная. Константин пытался представить, о чем она думала, направляясь в Москву, где сама короновалась 13 лет назад. О внезапно оборвавшемся счастье; о безвременной кончине любимого мужа; о невестке, которая была не очень желанной для покойного Государя и часто раздражала ее саму; о сыне, которого муж незадолго до смерти считал еще не созревшим для серьезных решений? О предстоящей коронации и о том, чтобы не разрыдаться в торжественный момент? Константину Константиновичу захотелось ее обнять, прижать к груди и погладить по голове, как маленькую. Так иногда делал, никого не стесняясь, ее богатырь-супруг. Она смутилась, словно разгадав его желание, и подала руку Дмитрию…

Вечером 8 мая в Петровском дворце, где собралась вся большая семья Романовых, а также высокие иностранные гости, принцы с принцессами, чтобы послушать серенаду в исполнении московских певцов, к нему подошел Государь:

— Завтра, ты знаешь, первый и ответственный для нас день — въезд в Первопрестольную. Аликс очень волнуется. В соответствии с церемонией я буду верхом на Норме, а Мамá решила, что поедет за мной в своей золоченой карете. Одна. Аликс же — следом за ней. Конечно, Костя, мне было бы во всех отношениях легче и спокойнее, если бы Мамá и Аликс ехали вместе, но у Мамá, видимо, свои резоны…

Константин Константинович сочувственно развел руками:

— Что делать? Не придавай этому значения, Ники, всё будет как нельзя лучше! Увидишь!

— Вот и дядя Сергей говорит. Я так ему благодарен за то, что встретил нас в Клину, всё вышло так тепло, по-родственному. Ведь для Аликс он не просто один из Романовых, а муж ее сестры! И вдруг, представь, кое-кто советует мне самому вникнуть во все детали предстоящей коронации: на Сергея Александровича будто бы нельзя положиться… Но у меня на это ни сил нету, ни, признаться, желания. Да я ему во всем и доверяю.

— И правильно, Сергей надежен и ответствен, — успокоил его Константин.

Серенаду, которую исполняли многочисленные московские хоры с оркестрами во дворе, Императорская чета и гости слушали с балкона. Каждый певец держал в руке шест с фонариком, и вокруг Петровского дворца образовалось целое море пестрых огней. Зрелище было необыкновенное, а пение превзошло все ожидания. Царь, а за ним и все стоящие на балконе зааплодировали. В ответ снизу раздалось громовое «ура» — оказалось, вокруг дворца собралось множество народу… И тут только Константин Константинович заметил, что пламя факелов ровно и спокойно, а дождя нет. Поднял глаза к небу и поразился: луна выходила из-за туч… Погода для него в последние дни приобрела какое-то мистическое, знаковое значение: пошлет Бог солнышко в день коронации — пошлет и мирную трудовую жизнь России. Выходит, выхлопотал Сергей у Бога погоду?

На следующий день вышло солнце и мигом восстановилось счастливое настроение, с которым Константин въезжал в Москву. Под окнами Потешного дворца с раннего утра гремела музыка: воинские части одна за другой занимали положенные им места. Великий князь с удовольствием надел парадный мундир и Преображенский знак на шею, а также Андреевскую ленту и ордена. Подошел к зеркалу и понравился себе: сияли ленты и ордена, радостным блеском сияли глаза. Не утерпел, чтобы не показаться дамам. Переступив порог, щелкнул каблуками:

— Ну что, могу я встретить Государя в таком виде?

Оля, а вслед за ней Мамá, Вера и жена по очереди расцеловали его: «С Богом!»

В соответствии с церемонией встречи Государя сводный полк Великого князя, за исключением одного батальона семеновцев, наряженного в кремлевский караул, к полудню должен был расположиться на территории от Спасских ворот до Архангельского собора. Константин Константинович не сомневался в дисциплинированности подчиненных. Незадолго до полудня он вышел из дворца, ему тут же подвели Голубка, оседланного с вольтрапом. Лошадь, похоже, тоже понимала всю торжественность момента — гарцевала озорно, будто пританцовывая под музыку. Он придержал ее и ровной рысцой поехал через Императорскую площадь к соборам. На Соборной площади были установлены помосты, устланные алым сукном, на них собирались сановники в богато расшитых мундирах. Салют из девяти выстрелов с Тайницкой башни возвестил полдень 9 мая, ударил большой колокол на Иване Великом, и его звон разнесся по всей Москве. Многие на площади перекрестились.

Три батальона сводного полка замерли в безупречном строю на Соборной площади в ожидании инспекции Великого князя Владимира Александровича, главнокомандующего войсками гвардии Петербургского военного округа. Константин Константинович выехал навстречу главнокомандующему и вместе с ним с гордостью объехал свои батальоны. Владимир Александрович поблагодарил его за хорошую выправку солдат и позволил им расслабиться и составить ружья. А затем направился вдоль пути, по которому вскоре должен был проехать Царь.

Константин Константинович спешился и с двумя офицерами поднялся в залы Большого Кремлевского дворца проверить, как несут внутренний караул первые две роты. Остался доволен. Не смог отказать себе в желании зайти в Архангельский собор. Приложился к святым мощам и прочитал надписи на всех сорока шести надгробиях, помянув таким образом всех московских Великих князей и Царя Ивана IV. На выходе из собора замер: солнце сияло, площадь была заполнена народом, ликующе звучали колокола. Все были в радостном воодушевлении, переполнявшем и его самого: Бог милостив к России, а значит, милостив и к нему, ко всей великокняжеской семье. Взглянув на часы, он решил вернуться к своим батальонам и проехаться через Красную площадь к Иверской часовне. У одного из красных помостов его окликнули по имени. Он решил, что ослышался: голос принадлежал старшему брату Николаю. Обернулся и с трудом узнал его в человеке с пышными усами и в мундире коллежского советника. Брат подошел, и Константин Константинович, поддавшись первому порыву, обнял его, потом отступил, чтобы разглядеть: