– Постойте! Не выключайте, я заинтригован.

Я приняла его слова за чистую монету, и он досмотрел серию до конца, наверняка бесстыдно посмеиваясь надо мной про себя, но я все же рассмеялась, когда он воскликнул:

– Минуточку, а я думал, что она встречается с Грантом!

Потом показали документальный фильм и новости. Джосс сел и стал смотреть внимательно, но не молча. Я обнаружила, что телевизор для Джосса был не поводом прирасти к дивану, как овощ, размягчить мозги и поддаться расслабляющим катодным лучам. Нет, для него это было двусторонним общением. Он спорил с телевизором, обсуждал напряженные проблемы, ругался, кидал в него ботинками, книгами, а как-то раз, заслышав слова «храм народа», швырнул в экран мой шоколадный мусс – я потом долго кнопочки оттирала. Он возмущался, с какой стати он должен платить за подключение, чтобы смотреть столь оскорбительную белиберду. А когда объявили лауреатов какой-то художественной премии, с ним чуть было не случился припадок ярости.

– Ублюдки! Ублюдки! – проревел он и потянулся за ботинком. – Разве можно давать премию ему! Наверняка это шутка, наверняка!

– Непохоже, – заметила я, увидев, как победитель поднимается на подиум за наградой.

– Но эта картина – полное дерьмо! Настоящий мусор чистой воды, даже полному идиоту это понятно. Вам же понятно, правда, Рози?

– Спасибо большое, – пробурчала я. – Я вообще этой картины не видела.

– Но вам же нравится искусство, правда? – не унимался он. – Большинству людей в этой стране уже наплевать, конечно, они только играют в компьютерные игры да тайком смотрят порнографию в Интернете. Но вы-то наверняка были в галерее, Рози. Вы же не все время занимаетесь своим вязанием или что еще вы там делаете.

Я отложила в сторону именной ярлычок, который нашивала на школьную форму Тоби.

– Да, Джосс, я люблю и ценю искусство, и если честно, я бы мечтала побродить по галерее Тейт, в то время как кто-нибудь присматривал бы за моим ребенком. Но увы, свободного времени у меня мало, и сейчас мне необходимо нашить ярлычки на вещи вашего сына. Скажите, Джосс, вы когда-нибудь делаете хоть что-то практичное? Вы вообще знаете, что такое реальный мир? Вы делаете ремонт, вешаете полки, перекапываете огород, моете машину? Или кто-то делает все это за вас? Потому что если бы у меня был помощник, который выполнял бы все эти дела вместо меня, осмелюсь предположить, я бы тоже стала высококультурным человеком. – (Может, это и было слишком нагло, но мне уже надоело изображать темную крестьянку перед надменным владельцем особняка.)

– Господи боже. Я и не подозревал, что вы такая, Рози. Сейчас еще скажете, что вы думаете обо мне!

Наверху закричала одна из близняшек. Я встала и пошла к ней.

– Сказала бы, – пробормотала я. – Только у меня нет времени анализировать ваш характер.

Я выбежала из комнаты, а Джосс расхохотался. Я все время убегаю и краснею, убегаю и заливаюсь румянцем – ну почему так всегда происходит? Что со мной не так? Веду себя как тинейджер, в самом деле.

Я вытерла горячие лобики и влила в близняшек немереное количество каламинной микстуры и калпола – снотворного для маленьких. Потом спустилась вниз, села в кресло и взяла рубашку, приготовившись шить. Я удивленно взглянула на Джосса: тот смотрел телевизор с нейтральным и невинным выражением лица. Сдержав улыбку и не говоря ни слова, я взяла очередную рубашку и продолжила работу.

Рубашки были приданым Тоби для поездки в школу-интернат. Конечно, я знала, что ему пора в начальную школу, но то, что он поедет в школу-интернат, явилось для меня полной неожиданностью. Если честно, в интернате Тоби было не место. За завтраком следующим утром я робко сообщила о своих сомнениях Джоссу.

– Вы уверены? То есть неужели вы думаете, что ему там понравится?

– Сначала вряд ли, но потом он привыкнет. И ему это пойдет на пользу, Рози. Он застрял здесь, в захолустье, кроме сестер, у него нет друзей, – ему не мешало бы быть поактивнее. Аннабел очень хочет, чтобы он занялся каким-нибудь спортом, завел товарищей и все такое.

Ага, как же, подумала я. На самом деле ей хочется выдворить его из дома и отделаться от него. Позднее я как можно осторожнее и деликатнее расспросила Тоби, что он думает по этому поводу. Но он помалкивал и, похоже, уже смирился.

– Папа хочет, чтобы я уехал, значит, придется ехать: что еще сказать? Зачем вообще об этом говорить?

Близняшки вели себя совсем по-другому. Они жутко расстроились, что Тоби уезжает. Я обнаружила их на полу в спальне: они сидели в пижамах, жалобно всхлипывали и остригали куклам волосы кухонными ножницами. Я изумленно наблюдала, как Люси скотчем приклеивает обрезки волос к старой купальной шапочке. При этом она безутешно рыдала.

– Люси, что ты делаешь? – Я в ужасе опустилась на пол рядом с ней.

– Парик для Тоби, – всхлипнула она.

– Боже милостивый, зачем?

– Затем, что он теперь лысеист! – заревела она. – Значит, он лысым станет!

– О нет, дорогая, нет! – Я крепко ее обняла. – Лицеист, а не лысеист. Это значит, что он отправится в школу-лицей. Волосы у него не выпадут!

На меня уставились два ошарашенных заплаканных личика.

– О… Так значит… – Они медленно обернулись и оглядели шеренгу несчастных лысых кукол.

– Ох! – выпалила Эмма.

– Я куплю вам новые, – торопливо пообещала я, прежде чем они успели снова залиться слезами. – В Сайренсестере. Поедем и выберем вместе.

– Не надо, ничего страшного, – ответила она, вытирая глаза тыльной стороной ладони. Наверное, она чувствовала себя глуповато. – Мы уже слишком взрослые, чтобы играть в куклы, правда, Люс?

– Да бросьте?

– Ммм, правда, – согласилась Люси. Ее нижняя губа храбро подрагивала. Она взглянула на Эмму, на кукол-мутантов у своих ног и замялась. – Разве только… может, по одной Барби на брата?

– Конечно, по одной Барби, – поддержала я ее. – В память о старых добрых временах. И если наткнемся на Кена, может, и его купим?

– Фу, только не это! Никаких мальчуковых кукол!

– Я просияла, радуясь, что они успокоились. Хотя близняшки уже выросли из своих кукол, игры в Барби и Кена их пока не интересовали. Выглядели они намного лучше, и, поскольку уже часа четыре ни одну из них не тошнило, я разрешила им одеться и сойти вниз.

Спокойствие длилось недолго. Через две минуты Люси опять закатила истерику: на этот раз руки у нее были в крови. Она вбежала на кухню и издала пронзительный вопль. Вид у нее был такой, будто ей на голову вылили бутылку томатного кетчупа. Я чуть было не уронила огромный пирог с морским гребешком, который приготовила в паб: подумала, что она освежевала Тоби или, чего пуще, Айво.

– Что такое? – закричала я. – Что стряслось?

– Лапик! – всхлипнула она. – Он умирает! Вонючка укусил его за задницу, и у него из раны льется кровь!

Я вздохнула, вытерла руки и поспешила во двор вслед за ней. Лапик и Вонючка – два гигантских лопоухих кролика; третьего звали Ангелом. Кроликов детям подарила Аннабел на Рождество (спасибо большое, Аннабел, сказала Марта: угадайте, кому придется вычищать клетки?). Близняшки были в восторге: «Ох! Какая прелесть! Я назову своего Лапиком!» – «А я своего Ангелом!» Тоби же смотрел на кроликов с омерзением: «Фу, тупая ручная зайчатина. Назову его Вонючкой».

К несчастью, с первого же дня кролики возненавидели друг друга черной ненавистью. Стоило им приблизиться друг к другу на расстояние плевка, как они вырывали противнику уши. Естественно, мы держали их врозь, создав безжалостную систему апартеида и разделив их загончик на три части проволочной сеткой. Кролики коротали досуг, колотясь о сетку в попытках прикончить друг друга, но заслон был слишком высок, чтобы зверьки могли причинить друг другу реальный ущерб. Вплоть до сегодняшнего дня, когда Вонючка, несомненно, подстрекаемый издевательствами Лапика, подпрыгнул чуть выше обычного, перебрался через сетку, задержался на минутку, чтобы плюнуть в салат соседа, и откусил Лапику яйца. Я подняла бедного кастрированного кролика, который истекал кровью, забежала с ним в дом, схватила с мойки кухонное полотенце, чтобы остановить кровяной поток и под непрекращающиеся вопли Люси и Эммы («Он умирает! Он умирает!») лихорадочно кутала животное.