Хотя настало время светомаскировки, снаружи оказалось не так уж темно. Из сумрака проступали очертания заднего двора. Здесь, совсем рядом с обрывом, не росли ни дикие, ни культурные растения, но широкая полоса влажной темно-красной почвы не была совершенно пустой. Я увидел несколько геометрических фигур – должно быть, в них проявилась математическая душа хозяина, – выложенных из крошечной белой гальки, а промеж них очертания тропинки шириной фута четыре, обозначенной такими же камешками. Тропинка вела прямиком к обрыву под названием «Прыжок влюбленных».

Прыжок влюбленных…

На холодильнике лежал электрический фонарик, завернутый в тонкую папиросную бумагу. Я взял его, и, стараясь игнорировать скверные сигналы, поступавшие от больного сердца, закрыл за собой дверь и кое-как спустился во двор по двум деревянным ступенькам.

Под дымным, набухшим от влаги небом хватало света, чтобы даже без фонарика разглядеть две дорожки следов.

Они начинались там, где заканчивалась редкая травяная поросль. Всегда влажная почва совсем размякла из-за дождя. Вдаль вели призрачные линии из белой гальки, а вдоль них тянулись следы. Судя по их виду, один человек ступал твердо и уверенно, а другой чуть медленнее тащился у него за спиной. Я тронулся было вперед, но даже в этом состоянии сказались тридцать лет опыта, когда мне время от времени доводилось выполнять функции полицейского врача-криминалиста. Сработал приобретенный инстинкт, и я мгновенно отступил в сторону, чтобы не испортить следы.

Вдоль дорожки я направился к обрыву. Передо мной маячило лицо Риты.

Высоту я недолюбливаю. Голова идет кругом. Так и тянет прыгнуть в пропасть. Поэтому мне не хватило духу подойти к самому краю и глянуть вниз, как это запросто сделал бы почти любой из проживающих в нашей местности. Грязь не грязь, слякоть не слякоть, но я опустился на четвереньки и полз до тех пор, покуда не очутился на поросшем невысокими кустами пригорке близ того места, где оканчивались следы, и выглянул за край утеса.

Отлив там начинается около четырех дня, так что вода сейчас опять прибывала, едва покрывая острые камни в семидесяти футах от вершины. Я не видел почти ничего, кроме тусклого белесого мерцания, но слышал, как волны с шелестом накатывают на камни. В лицо ударила морская сырость, и мне пришлось зажмуриться.

Так и лежал я в грязи, отяжелевший старик, больной и бесполезный, и даже теперь, находясь в безопасности, на твердой земле, боялся смотреть вниз. Пальцы разжались, и я выронил фонарик. Мерцающим светлячком он несколько раз крутанулся в воздухе, а затем бесследно и беззвучно исчез там же, где сгинули двое людей.

Через некоторое время я по-крабьи пополз обратно. Когда нет необходимости заглядывать в головокружительную пропасть и висеть над пустотой, будто паук на паутинке, самочувствие у меня заметно улучшается. Поверхность каменного утеса была ребристой и голой как колено, так что в полете Рита и Салливан не пострадали. А затем…

Я встал и направился к дому.

Алек по-прежнему был в гостиной. С задумчиво-довольным видом он стоял у стола и подливал себе виски.

– Что, оставили дверь открытой? – спросил он. А затем: – Постойте, что с вами случилось? Где вы так измазались?

– Буду с вами откровенен, – сказал я. – Они рехнулись и прыгнули с обрыва.

Молчание.

Чтобы осмыслить услышанное, Алеку потребовалось некоторое время. В прошлом, приводя ко мне ребенка, мать зачастую говорила: «Ну же, глупышка, не бойся. Сам знаешь, доктор Люк не сделает тебе больно». Да, ребенок это знал, поскольку доверял доктору Люку. Но иногда, как ни старайся, без боли не обойтись, и тогда я видел, как ребенок, надувая губы, с упреком смотрит на меня, перед тем как расплакаться. И сейчас Алек Уэйнрайт, даром что был забулдыгой преклонного возраста, смотрел на меня точно так же.

– Нет! – сказал он, наконец осмыслив значение моих слов. – Нет, нет, нет!

– Мне очень жаль. Но так уж вышло.

– Не верю, – едва не крикнул Алек. Он поставил стакан, и тот проехался по полированной столешнице. – Откуда вы знаете?

– Ступайте посмотрите на следы. Следы обоих. Они ведут к «Прыжку влюбленных», но не обратно. На кухонном столе записка. Я ее не читал.

– Это неправда, – сказал Алек. – Это… Минутку!

Он развернулся, слегка покачнувшись из-за больных суставов, но схватился за стол и устоял на ногах, после чего направился к двери, ведущей в прихожую. Я слышал, как он со всей возможной скоростью взбирается по лестнице и ходит по мансарде, открывая и закрывая двери комнат и дверцы шкафов.

Тем временем я сходил на кухню, где вымыл руки горячей водой. На крючке у плиты висела щетка. Она предназначалась для обуви, но я, не заметив этого, попробовал отчистить ею одежду. Я все еще педантично соскребал грязь, когда вернулся Алек.

– Ее одежда на месте, – сообщил он сквозь стиснутые зубы, – но…

Тут он поднял ключ и стал производить им какие-то расплывчатые и ничего не значившие жесты. Ключ был странный, как от йельского замка, но гораздо меньше. На его хромированной головке я заметил миниатюрную гравировку «Маргарита» с двойным узлом верности.

– Не ходите туда, – предупредил я, когда Алек направился к двери, ведущей во двор.

– Почему нет?

– Нельзя портить следы. Алек, надо вызвать полицию.

– Полицию, – неуверенно повторил он и опустился в белое кресло возле кухонного стола. – Полицию. – Алек опять задумчиво произнес это слово, а затем, как обычно бывает в подобных случаях, его прорвало: – Но мы должны хоть что-то сделать! Разве нельзя… Ну не знаю… Спуститься вниз?

– Как? Слезть по отвесной скале невозможно. Кроме того, начался прилив. Придется ждать до утра.

– Ждать… – прошептал Алек. – Ждать. Но нельзя же просто сидеть сложа руки! – Тут он собрался с мыслями. – Да, вы правы. Полиция разберется. Звоните им. Или я сам позвоню.

– Каким образом? Ведь кто-то перерезал телефонный провод!

Вспомнив об этом, Алек растерянно потер лоб. Его лицо пошло пятнами – то ли от виски, то ли от эмоционального напряжения. Неприятная картина. Особенно для врача.

– Но у нас есть машина, – вспомнил он. – Целых две машины. Можно доехать и…

– Именно так мы и поступим, если вам это по силам.

Тут в сонной тишине кухни загудел электрический холодильник, и мы оба вздрогнули. Алек, повернувшись к источнику шума, впервые заметил под бокалом клочок бумаги с карандашной надписью. Он отставил бокал в сторону и взял записку в руки.

– Я в норме. Просто еще не верится. Все это… – Но его глаза все же наполнились слезами.

Мне пришлось искать его шляпу – в таких делах Алек беспомощен как дитя – и плащ, на тот случай, если дождь возобновится. Он настоял на том, чтобы осмотреть «Прыжок влюбленных» в свете еще одного фонарика, но смотреть было не на что. Просто отпечатки подошв и маячивший перед нами обоими образ Риты.

Несмотря на его физическое состояние, Алек держался молодцом. Лишь когда мы, направляясь к машине, вернулись в прихожую, он грохнулся в обморок возле стойки для шляп. Его рука разжалась, ключик с именем «Маргарита» и узлом верности упал на паркет, и тут я впервые понял, как сильно Алек любил Риту. Я поднял ключик, сунул его в карман жилета, а затем с трудом потащил Алека наверх.

Тела Риты Уэйнрайт и Барри Салливана обнаружили двумя днями позже. Их вынесло на галечный пляж в нескольких милях от утеса, и какие-то мальчишки сбегали за полицией. Но лишь после вскрытия мы узнали истинную причину их смерти.

В тот день я впервые увидел сэра Генри Мерривейла, а обстоятельства его появления в городе надолго останутся в памяти жителей Линкомба.

Война войной, но в деревне только и говорили что о двойном самоубийстве Риты Уэйнрайт и Барри Салливана. Это меня нервировало. Почти никто не проявлял сострадания к ним, в особенности к Рите, и лейтмотив был таков: «Ну естественно, напоследок эта чертова дура устроила театральное представление».