В ответ на это озлобленный инвалид энергично взмахнул костылем, вселив в терьера неописуемый ужас, но просчитался с тактикой, поскольку степень контроля над рулевыми системами кресла-каталки уже оставляла желать лучшего, и транспортное средство с поистине обескураживающей скоростью и грацией выскользнуло на подъездную дорожку Хикса, а оттуда на тротуар – в тот самый миг (увы, но это истинная правда), когда наша достопочтенная прачка миссис Макгонигл задом наперед выходила из калитки с охапкой недельной стирки, – после чего, пользуясь съездом у лавки миссис Пайнефор, снова вырулило на асфальт.

– Мотор выключайте! – кричал за спиной ездока Феррарз. – Бога ради, выключайте мотор!

Совет был уместный, но последовать ему инвалид то ли не смог, то ли не захотел. В окружении собак кресло-каталка, набирая скорость, пронеслось мимо нас с Молли, застывших у калитки. Наконец оно запнулось об асфальтовый надолбыш и, описав широкую дугу, магическим образом исчезло в открытых дверях салун-бара «Упряжка», в то время как его пассажир, несмотря на все эти происшествия, умудрялся сохранять все тот же зловредный вид.

Следом бросились собаки, за ними Феррарз, за ним Том, а последним к финишу пришел констебль, на бегу вынимавший из кармана записную книжку.

– Это еще что?! – вновь осведомилась Молли.

– Как видно, джентльмену не терпится промочить горло, – констатировал почтальон.

И действительно, из бара донеслись звуки, свидетельствующие, что алкоголик уже перемахнул через стойку, стремясь добраться до бутылок. Звон разбитого стекла, грохот стульев и собачий лай смешались с богохульством протестующих мужчин, чье пиво оказалось пролито в тот самый миг, когда кружку уже подносили к губам.

Cледующие пятнадцать минут были, пожалуй, самыми оживленными за время существования салун-бара Гарри Пирса. Затем одну за другой вышвырнули собак, и в баре воцарилось относительное спокойствие, хотя над всеми остальными звуками громом разносился могучий голос человека в инвалидной коляске. Наконец Феррарз вытолкал кресло на улицу. На физиономии пассажира читались невыразимые мучения.

– А теперь послушайте, летчик-испытатель, – говорил Феррарз, – эта штуковина – кресло-каталка…

– Ладно, ладно!

– …Предназначенное для транспортировки беспомощных людей. Не следует обращаться с ним как с новой моделью истребителя «спитфайр». Вы хоть понимаете, что мы никогда не погасили бы штраф за опасное вождение, не будь вы другом суперинтенданта Крафта?

На лицо зловредного джентльмена легла тень безнадежного и страстного непонимания.

– Послушайте-ка меня, – сказал он, – гори оно все огнем, я лишь хотел узнать, сколько это кресло выдает на прямой и ровной дороге. И что случилось?

– Вы, черт побери, едва не разнесли всю деревню! Вот что случилось!

– Вы хоть понимаете, что я чудом жизни не лишился? – взвыл обездвиженный джентльмен. – Ехал себе спокойненько, никому не причинял никакого зла, и тут не меньше полусотни обозленных дворняжек как налетели на меня и давай кусаться…

– И куда же они вас укусили?

Инвалид ответил свирепым взглядом.

– Не ваше дело куда, – мрачно изрек он. – Вот подхвачу бешенство, и в скором времени сами все узнаете. Меня обрекли на одиночество и приговорили к домашнему аресту из-за серьезнейшей травмы пальца. Подумать только, нельзя уже подышать свежим воздухом и чинно-мирно прокатиться в инвалидном кресле без того, чтобы все окрестные шавки не бросились на больного человека, намереваясь загрызть его до смерти!

Перед нами, разумеется, сидел не кто иной, как великий и прославленный Г. М., о котором все мы были весьма наслышаны. Почти сразу мы с Молли привлекли его внимание, но самым неудачным образом.

Во время блистательного проезда по деревне мы могли лишь с оторопью наблюдать за происходящим, но теперь оказалось, что Молли уже не в состоянии сохранять серьезную мину. Она сдавленно фыркнула, наморщив милый носик, и отвернулась, крепко взявшись за прутья калитки.

Сидевший у дверей паба сэр Генри Мерривейл поправил очки, устремил взгляд в нашу сторону, зловеще указал на Молли пальцем и произнес:

– Вот я о чем.

– Тише, тише! – настойчиво зашептал Феррарз.

– Ну почему мне никто никогда не сочувствует?! – осведомился Г. М., обращаясь в пустоту. – Почему я всегда оказываюсь изгоем? Случись такое с кем-то еще, с кем угодно, и все запричитают и заклохчут: «Господи боже мой, ну и трагедия!» Но когда нечто подобное происходит с больным стариком, все только и делают, что надрываются от хохота. Когда меня будут хоронить, сынок, не удивлюсь, если священник потеряет дар речи из-за смеха, а когда возьмет себя в руки, поминальщики с дружным гоготом попадают со скамеек!

– Это мои друзья, – сказал Феррарз. – Давайте я вас представлю.

– Что, можно запускать моторчик? – с надеждой спросил Г. М.

– Нет, нельзя. Я вас подвезу. Сидите смирно.

Хай-стрит понемногу успокаивалась, если не считать нескольких собак, что щетинились из-за углов, с глубочайшим подозрением наблюдая за неподвижным креслом-каталкой. Том, оставивший машину чуть поодаль от кузни Миллера, чтобы присоединиться к погоне, отбыл по новому вызову, а Г. М., величественно положив руку на управляющий рычажок и пытаясь принять изящно-небрежную позу, не без помощи Пола Феррарза проследовал в нашу сторону.

Стоило креслу прийти в движение, как собаки разразились оглушительным лаем. Несколько вражеских бойцов вынырнули из укрытий, и их пришлось отогнать прочь.

– Вы уже догадались, кто это, – сказал Феррарз, когда Г. М. перестал размахивать костылем. – Доктор Люк Кроксли, отец Тома. А юная леди, что смеялась, – мисс Грейндж.

Должен признать, сегодня Пол Феррарз прямо-таки лучился человеческим теплом, что ему несвойственно, поскольку наш художник довольно-таки сардонический парень (или же был таковым), лет тридцати с небольшим, тощий, носатый и склонный читать нравоучения. Одевается он в заляпанные краской фланелевые брюки и старенькие кофты, а также срывается на крик всякий раз, когда собеседники рискнут завести речь о светотени.

– Мне очень неловко, сэр Генри, – искренне призналась Молли. – Я не собиралась смеяться над вами, и это было чрезвычайно грубо. Как ваш палец?

– Ужасно, – ответил Г. М., демонстрируя перебинтованную правую ногу, и его кислая физиономия слегка смягчилась. – Что ж, хоть кому-то достало порядочности поинтересоваться!

– Нам всем было очень жаль узнать об этом… Кстати говоря, как вы получили эту травму?

Г. М. сделал вид, будто не услышал вопроса.

– Он показывал нам, – тут же объяснил Феррарз, – как в девяносто первом году играл в регби за Кембридж.

– И по-прежнему считаю, что малый у меня за спиной нарушил правила. Еще бы доказать… – Г. М. умолк, шмыгнул носом и обратился к Молли с той обезоруживающей прямотой, о которой мне еще предстояло узнать: – Ну а дружок у вас имеется?

Молли окаменела.

– Знаете ли… – начала она.

– Слишком вы красивая, чтобы не было дружка, – продолжил Г. М., всего лишь делая ей комплимент в уплату за интерес к травмированному пальцу. – У вас, должно быть, полно дружков. В смысле, на такую благовидную и покладистую девицу они, наверное, слетаются как осы на мед.

Обычно в общении с молодыми людьми я выставляю себя полнейшим идиотом, но тут понял, что просто обязан вставить пару слов, а потому сказал:

– Стив Грейндж считает, что юной Молли рановато думать о замужестве. Хотя мы всегда надеялись, что однажды они с моим Томом…

Молли ахнула и немедленно приосанилась.

– В таком случае пусть Том говорит за себя, – довольно резко произнесла она. – И я не понимаю, с чего вдруг мы переключились на обсуждение моей личной жизни.

– Вы напрасно тратите время, Молли, – заметил Феррарз, отчего-то ставший похож на кота. – По натуре Том холостяк. Любое существо в юбке, по его мнению, надлежит водрузить на стол и… препарировать. Не стоит ли вам обратить свой интерес на кого-то другого?