Падриг суетливо собирал разбросанную по полу одежду.

– Быстрее, Падриг.

– Сейчас, милорд, – поклонился оруженосец и торопливо бросился к двери, схватив со стола кувшин.

Они остались одни, и пронзительное ощущение от взгляда Мойры усилилось еще больше. Коннор сел на кровать.

– Знаете, Мойра, лучше держитесь подальше, если не хотите, чтобы что-нибудь случилось. По утрам мне трудно совладать со своим телом. Лучше не искушать судьбу… – Коннор поднял глаза. Она стояла так близко, что, если б он только захотел, мог бы повалить ее на постель.

Ее прохладные пальцы легли ему на плечо, потом спустились чуть ниже. Коннор судорожно вздохнул.

– Господи Иисусе, вы сводите меня с ума, – пробормотал Коннор, закрывая глаза. Но ее лицо не исчезло, он все равно видел его перед собой.

Мойра крепко взяла его за руку и повернула спиной к свету.

– Кто это сделал? – негодующим шепотом спросила она.

У него екнуло сердце. Так вот на что она смотрит.

– Это ерунда. – Он попытался высвободиться, но она не выпускала его руку.

В ярком утреннем свете Мойра отчетливо увидела то, что было прежде незаметно. Загорелая кожа была сплошь покрыта тонкими, длинными полосками. Мойра медленно провела пальцами по его спине, нащупывая множество других, совсем незаметных шрамов. Это были очень давние следы побоев.

Взяв за подбородок, женщина повернула Коннора лицом к себе.

– Что это, Коннор?

В его потемневших глазах стояли боль и смятение.

– Оставьте, Мойра, я же сказал, это ерунда.

– Такие шрамы не остаются от случайных царапин, – проговорила она.

Ее голос звучал ровно, но твердо. Она не успокоится, пока не узнает, кто делал такое с ним. Кто так жестоко избивал… беззащитного ребенка?

Мойра хотела еще раз дотронуться до него, но Коннор схватил ее руку и отвел в сторону.

– Хватит!

Поддерживая одеяло, он повернулся так, чтобы она не видела его спину. Ей было все ясно и без слов. Наверное она не имела права заставлять его вспоминать то, о чем ему хотелось забыть, но у нее сердце разрывалось при мысли о жестоких обидах, нанесенных ему в детстве, столь тяжких, что он даже теперь не мог вспомнить о них без боли… и стыда.

– Коннор, простите, я не хотела…

Не хотела напоминать ему о побоях, не хотела его расстраивать, но не сожалела о том, что увидела эти шрамы, поскольку они показали ей, что под маской сильного, решительного человека скрывается ранимая душа.

Перед ней был не только воин, властный господин, но еще и просто человек, к которому ее потянуло с такой силой, что она чуть не задохнулась.

Дверь со скрипом отворилась, застав обоих врасплох. Вошел Падриг, неся кувшин и ведро с горячей водой.

– Вас побрить, милорд? – Веселый голос оруженосца прозвучал как-то странно в напряженной тишине комнаты. Как видно, молодой человек ничего не заметил. Насвистывая что-то, он налил воды в таз и вдруг увидал Мойру. Свист оборвался. – Ой, прошу прощения, милорд, леди Мойра, – забормотал, краснея, Падриг, переводя взгляд с одного на другую. – Я прервал вашу беседу. Мне прийти позже?

Его растерянное лицо яснее ясного показывало, как все происходящее в комнате смотрится со стороны. Мойра, такая же красная от смущения, как и Падриг, выпрямилась и отошла от столба балдахина. Слава богу, он не заявился раньше, когда она гладила спину Коннора.

– Ничего, мне пора идти, – сказала она, направляясь к выходу.

– Мойра! – Она остановилась у самой двери и, собравшись с духом, обернулась. Коннор стоял спиной к окну, лицо его было в тени; судя по голосу, он уже успел справиться с собой. – Мы поговорим, и скоро.

Мойра кивнула и выскользнула из комнаты.

Коннор быстро умылся и оделся. Он не собирался спать так долго и пренебрегать своими каждодневными упражнениями. Но так уж получилось. А еще Мойра своими вопросами о шрамах растревожила его душу, и теперь надо было успокоиться, выбросить из головы прошлое и думать о настоящем.

У него было предчувствие, что сегодня он откроет тайну обрыва и тогда сумеет по-настоящему защитить Мойру и ее дитя.

Явившись в казарму этой ночью – то есть скорее уже утром, – он поднял с постели Уилла и отправил его в подземелье – охранять дверь в узкий коридор. Тот был, естественно, недоволен, но мгновенно повеселел, как только Коннор сообщил ему, что он может прихватить с собой сэра Айвора – пусть поскучает в темном подземелье вместе с ним.

Что касается Д'Ати, то Коннор не знал, чем объяснить произошедшую с ним перемену, но то, что в последние несколько дней тот действительно стал спокойнее и разумнее, бросалось в глаза. Возможно, на него повлиял Уилл, только Коннору не верилось, что все настолько просто. И все же нельзя отрицать, что человек может так круто измениться. В конце концов, самому Коннору для этого потребовалось несколько лет упорных усилий.

Однако стоило только Мойре спросить о шрамах на спине, как его охватило такое смятение чувств, что теперь Коннор засомневался, в самом ли деле он изменился, а если и так, то затронули ли эти перемены его душу. Когда она стала водить рукой по старым отметинам, он снова почувствовал себя запуганным ребенком, прячущимся от всех. В те времена, стоило только кому-то посмотреть на него, и ему казалось, что все видят, какой он слабый и трусливый.

Пронзительный взгляд Мойры снова разбудил в его душе того боязливого ребенка, и это выводило Коннора из себя. Хотелось гневно оттолкнуть ее. Или бежать подальше, чтобы она не могла больше заглянуть в его душу.

Но одно он усвоил твердо: бегство не решает проблем, а только усугубляет их. Он больше не побежит.

Коннор надеялся, что, когда снова увидится с Мойрой, ему хватит сил спрятать в себе трусливого ребенка, чтобы она не смогла его обнаружить.

Уйдя от Коннора, Мойра погрузилась в свои каждодневные заботы.

Однако мысли все время возвращались к нему. Общение с Коннором лишало ее душевного равновесия и все дальше уводило с того пути, по которому ей следовало идти.

Каждая новая черточка, подмеченная ею в этом человеке, еще больше притягивала Мойру. С лордом Брайеном было совсем иначе. Понадобились месяцы, чтобы сблизиться с ним. Если она вообще когда-либо была близка с мужем.

Ей было легко держаться от него на расстоянии. Познакомившись с ним, она решила, что перед ней капризный старик и больше ничего, и таковым он для нее оставался все время, пока был ее мужем.

Ложась с ним в постель, она прежде убеждалась в том, что все свечи погашены, ставни плотно закрыты, а огонь в очаге лишь слабо тлеет. Она не была для супруга ничем иным, кроме как сосудом для его семени, и делала все, чтобы именно такими их отношения и оставались.

Пока в ее жизнь не вмешался Дэрмот Маккарти, она не осознавала, как все это важно для лорда Брайена.

Они несколько раз встречали Дэрмота на собраниях знати. Мойра успела заметить, что он очень мил со всеми женщинами без исключения. И ни разу он не выделял ее ни взглядом, ни жестом, так по крайней мере ей казалось.

Однако ее муж думал иначе. Он что-то такое заметил, потому что вдруг стал особенно внимателен к ней и в спальне, и на людях. И эта внимательность лишь отвращала ее от мужа все больше и больше.

Терпение, с каким она переносила свою супружескую жизнь, переросло в ненависть, когда он удвоил свои усилия ради рождения наследника. Законного наследника.

Вопреки всем надеждам Мойры, муж не брал других женщин в свою постель. Стыдно вспоминать, но всякий раз, когда в доме появлялась новая молоденькая горничная, она молила Бога, чтобы эта девушка привлекла внимание лорда Брайена. Однако молитвы Мойры оставались без ответа, ложась еще одним грехом на ее душу.

Она и раньше знала, что лорд Брайен мечтает о сыне, но со временем стала подозревать, что он мечтает не просто о продлении своего рода. Боялся ли он, что Фицклиффорды решат, будто он слишком стар, и заберут у него замок «Джералд»? Он был их вассалом, да и родственником тоже, они были ему обязаны за оказанную услугу, и все же…