Как бы там ни было, ночной сон и сверкающий вокруг день вернули мне твердую уверенность в себе. Мне льстил солнечный свет, сопровождавший меня среди деревьев, как прожектор, следящий за каждым шагом знаменитости. Кроме того, клиника представлялась мне идеальным местом, чтобы затаиться на время, пока мой мозг сориентируется в обстановке – особенно если он пострадал от временной утраты памяти или внутреннего кровоизлияния – и сумеет понять истинный смысл всех последних событий. Вполне возможно, что все эти странные видения и сдвиги пространства-времени вызваны самым тривиальным тромбом, засевшим где-то в глубинах больших полушарий. Ослепительный блеск травы и цветов вызывал у меня острое возбуждение, мой мозг чувствовал себя неуютно схожим с напряженно звенящей нитью умирающей электрической лампочки.

Поднимавшееся за моей спиной солнце словно выплескивало своими лучами реку, превращая парк и заливной луг в ретинальную заводь. Вода вибрировала тысячами рыб, стайки плотвы и щук сновали вокруг утонувшей «Сессны», словно подбирая забытые крохи моего сна. Я шагал среди деревьев, ловя руками огненные пылинки. Около теннисных кортов я перешел на бег, пришпоренный ослепительной волной света. Белые разделительные линии парили в нескольких дюймах от покрытия, словно порываясь оторваться и унестись в небо, как призрачная рамка дисплея, отображающего показания приборов на лобовом стекле самолета. Тяжело дыша, я привалился к стволу джакаранды, крайне неожиданной в умеренном климате. Ее листья вразрыв полнились озаренным соком, каждый воронкообразный цветок окружил себя нимбом. Олени лениво бродили в молодой березовой поросли, грызли электрическую кору. Когда я их окликнул, глаза прекрасных животных ярко сверкнули, словно кто-то поставил им всем контактные линзы.

Солнце бредило наяву, с восторгом пируя испанским мхом, обильно свисавшим с ветвей мертвых вязов. Деревянистые щупальца лиан вились вокруг миролюбивых каштанов и платанов. Выплеснувшиеся из земли лилии превратили заурядный английский парк в подобие ботанического сада, захваченного и за одну ночь наново засаженного неким свихнувшимся садоводом.

Я перескочил клумбу алых тюльпанов, проросшую гигантскими папоротниками и мхами-печеночниками. Чуть не прямо из-под моих ног вскарабкался в воздух попугай ара. Он полетел, стряхивая с желто-зеленых крыльев хрупкие панцири света. Пятьюдесятью ярдами впереди шла на работу Мириам Сент-Клауд, окруженная трепетанием иволг и волнистых попугайчиков, юный врач, навещающий по вызову безбрежно плодородную матерь-природу. В восторге от встречи с Мириам, я ничуть не сомневался, что приготовил всю эту обильную жизнь специально для нее.

– Мириам!

Я пробежал между припаркованными машинами и остановился перед ней, гордо указывая на буйную, сверкающую листву, – страстный любовник, подносящий букет.

– Мириам, что случилось?

– Все вокруг словно наглотались какого-то зелья. – Мириам кидала плоды шиповника в маленькую, с пушистым хвостом, обезьянку, висевшую на ветке каштана. – Ара, волнистые попугайчики, теперь вот мартышка – интересно, чем еще вы нас порадуете? – Она сунула руки в карманы белого халата и шагнула ко мне. – Вы прямо какой-то языческий бог.

При всей легкости этого разговора, Мириам смотрела на меня настороженно, она чувствовала в моих способностях нечто сомнительное и несколько их побаивалась.

– Мартышка? – Я подпрыгнул, пытаясь схватить обезьянку за хвост. – Не иначе как сбежала из Старкова зоопарка.

– Да уж скорее из вашей головы. И насчет вашей здесь работы… – Она махнула рукой в направлении клиники. – Что вы, собственно, умеете делать?

Подозревает ли она, что я занимаюсь любовью с ее матерью? Мириам шла через автостоянку, поглядывая на свои кривые отражения в дверцах машин, демонстрируя мне крепкие ноги и бедра. Что я умею делать? Я умею летать, Мириам. Летать и видеть сны! А ты, ты можешь увидеть меня во сне? Можешь, так увидь! Близко следуя за ней, я чувствовал, как напрягается мой орган. Языческий бог? Мне нравились эти слова, они вселяли в меня некую уверенность.

И тут во мне вспыхнула убежденность: ну конечно же, я не мертвый. Более того, я не просто живой, а вдвойне живой.

Теряя остатки самообладания, я схватил Мириам за руки, чтобы рассказать ей эту великолепную новость, обнять ее на заднем сиденье громоздкой машины местной акушерки.

– Спокойнее, Блейк, спокойнее.

Она вырвалась, стараясь не смотреть мне в глаза. Меня били судороги сексуальной ярости. Из трещин в бетонном покрытии пробивались побеги какого-то крикливого тропического растения. Между моих ног, словно в ответ на мое неистовство, распускались кроваво-молочные рожки, подобные цветам взбесившегося гладиолуса. Я видел их и раньше, около церкви отца Уингейта.

Кровавые копья ломали бетон под колесами припаркованных автомобилей, лезли из моих следов на травянистой обочине.

– Блейк, это что-то необыкновенное… Господи, да они просто великолепны.

– Мириам, я дам тебе любые цветы, ты только пожелай! Я взращу орхидеи из твоих рук, розы из твоих грудей, – воскликнул я, вдохновленный тысячью ароматов ее тела. – В волосах у тебя будут магнолии…

– А в сердце?

– Я взращу росянку во чреве твоем!

– Блейк, вы всегда так возбуждаетесь? По любому поводу?

Все еще не догадываясь о силе, вызвавшей из небытия эти сексуальные детонаторы, Мириам встала на колени и начала рвать цветы. Уже успокоенный, я гордо наблюдал, как прекрасная молодая женщина несет к клинике пучок моих половых органов. Я снова ощущал свою силу, силу, влившуюся в меня во время последнего моего видения. После сна о полете я вел себя, как раненая птица, не могущая улететь из маленького пригородного садика: подобно ей, я был заперт в этом затхлом, безликом городишке. Однако китоплаванье меня преобразило, по достоинству увенчало мой триумфальный исход из утонувшего самолета. Теперь мои силы питались от невидимой мощи океанов, влившейся в меня по тонюсенькой вене этой скромной речушки. Я вышел на землю перерожденным, подобно своим земноводным пращурам, которые за бессчетные миллионы лет до меня оставили море, чтобы шагать по заждавшимся садам юной земли. Подобно им, я хранил в крови своей воспоминания об этих морях, воспоминания о бездонных глубинах времени. Я принес с собой царственность настоящих китов, древнюю мудрость всех китообразных.

Тем утром я величественно обходил клинику с ведром и шваброй, отвозил на тележке грязное белье к прачечному фургону, исполнял поручения женщин из регистратуры. Я удовлетворенно смотрел, как Мириам разносит цветы по кабинетам и процедурным, расставляет их по вазам, которые я обнаружил в одном из шкафов. В приемном покое, среди пациенток беременных и бесплодных, воспылали цветы моего сексуального неистовства.

Были тут и две пожилые женщины из моего вчерашнего видения – местная парикмахерша и жена адвоката; они спокойно и с достоинством плавали в толпящейся рыбами воде, в составе моей акватической свиты. Теперь они сидели среди моих цветов, не думая ни о чем, кроме варикозных вен и климактерических приливов. Когда я подметал пол у них под ногами, они не сводили с меня глаз.

Позднее, когда утренний прием закончился, доктор Мириам позвала меня в свой кабинет вытряхнуть контейнер с грязными бинтами и прочим медицинским мусором. На подсвеченном экране висели рентгеновские снимки моей головы. Доктор Мириам стояла спиной к окну. Парк был залит электрическим сиянием, словно осветители с киностудии направили на него все свои дуговые прожектора.

– Мы на пороге резкого взлета рождаемости – вы можете себе представить, что чуть не каждая сегодняшняя пациентка одержима идеей беременности? Одна из местных бабушек интересовалась, можно ли организовать ей искусственное осеменение донорской спермой.

Мириам сняла белый халат и взглянула на меня озабоченно и с некоторой тревогой. Уж не думает ли она, что я сию же секунду извлеку свой пенис и приступлю к работе? Мне хотелось успокоить ее, воодушевить, чтобы она не боялась меня и того, что будет с нами.