Место свое на Олимпе и право свое говорить от лица О. Мандельштама и Анны Ахматовой «мы» Надежда Яковлевна обосновывает с большой заботливостью.

«Весь наш жизненный путь мы прошли вместе» (257) [236].

«Все-таки нас было трое и только трое» (260–261) [239].

Я потому и считаю своею обязанностью подвергнуть подробному разбору «Вторую книгу» Н. Мандельштам, что в отличие от первой написана она, хоть и неявно, а все-таки будто бы от лица троих. Имя автора «Надежда Мандельштам» одиноко стоит на обложке, но в книге оно начинает пухнуть, расти, звучать как посмертный псевдоним некоего «тройственного союза».

«В Царском Селе… был заключен наш тройственный союз» (257) [236].

«…нас было трое, и только трое».

«Весь наш жизненный путь мы прошли вместе».

Читая книгу, можно подумать, будто, пройдя вместе весь свой жизненный путь, Ахматова и Мандельштам после смерти препоручили Надежде Яковлевне свои перья. Она вспоминает события, людей, оценивает литературу, жизненные и литературные судьбы не только как жена Мандельштама и приятельница Ахматовой, но как бы от их общего имени. Она не всегда и не во всем бывает согласна со своими союзниками, в особенности с Ахматовой, но за «тройственный союз» держится цепко.

«Мы» Надежды Яковлевны и Осипа Эмильевича – супружеское. На страницах 20, 125 и 129 [21, 65 и 120] Надежда Яковлевна доверительно приоткрывает покров над своим супружеским ложем, рассказывая о хорошо проведенных ночах, о том, когда и при каких обстоятельствах она и Мандельштам сблизились, и т. д. Но я за ней не последую. Сейчас меня интересует иное союзничество, на которое претендует Надежда Яковлевна: тройственное, отнюдь не супружеское, а литературно-философическое, то, от чьего имени ведется повествование, – она, Ахматова, Осип Мандельштам.

Союзники в жизни и более того: в общности сознания.

Союз, составленный тремя, образовался не сразу. Число его членов поначалу менялось. На странице 260 [238] говорится о Мандельштаме и Ахматовой: «Их было только двое» и «они были союзниками». На странице 46 [44] – трое, но пока еще другие, до пришествия Надежды Яковлевны: ее будущее место пока еще занято Гумилевым: «три поэта – Ахматова, Гумилев и Мандельштам – до последнего дня называли себя акмеистами». Было время, когда акмеистов считалось пятеро, и даже шестеро – один, по определению Надежды Яковлевны, лишний. Но Надежда Яковлевна пока еще в союз не входит. На странице 81 [76] читаем: «С гибелью Гумилева рухнуло “мы”, кончилось содружество». Однако союз не распался, а на странице 257 [236] возник – уже не в качестве содружества поэтов, именовавших себя акмеистами, а в другом, пожалуй более значительном.

«В Царском Селе, на террасе частного пансиончика, без слов и объяснений был заключен наш тройственный союз»; «что бы его ни омрачало, мы – все трое оставались ему верны» 257 [236].

Ахматова, Мандельштам, Надежда Яковлевна. «Мы трое».

Как узнает читатель на предыдущих страницах, – «мы» после гибели Мандельштама сузилось, но не исчезло; вместо «мы трое» возникли «мы двое»: Надежда Яковлевна и Анна Ахматова (257–258) [236].

«Их было двое»… «Нас было трое и только трое». «Мы». «Нас».

Таким образом, имя «Надежда Мандельштам» стоит на обложке как псевдоним, незримо, настойчиво, хотя и прикрыто, вбирающий в себя еще два имени.

Что же объединяло их? Двоих, потом троих, потом снова двоих?

В отличие от Ахматовой, Гумилева и Мандельштама, за Надеждой Яковлевной, сколько мне известно, стихов не водилось. В чем же основа союза?

Были бы это просто дружеские чувства, вполне естественные между мужем и женой, между супругами и Анной Ахматовой, между Анной Андреевной и Надеждой Яковлевной, до гибели Осипа Эмильевича и после – никаких вопросов у меня не возникало бы. Дружбу между Анной Андреевной и Надеждой Яковлевной я, как и многие, наблюдала сама и не покушаюсь ее оспаривать. Но меня занимает иное. Надежда Яковлевна претендует на союзничество с поэтами. Она, Анна Ахматова и Осип Мандельштам заключили некий тройственный союз. Читателям предлагается глядеть на мир глазами этих троих союзников. В чем же была основа союза? И какую роль играла в тройственном союзе Надежда Яковлевна?

«Зачем я тебе нужна? – спрашивала я Мандельштама». Поэт отвечал по-разному, но однажды ответил так: «Ты в меня веришь» (257) [236].

От Анны Ахматовой через много лет Надежда Яковлевна услышала те же слова:

«– Вы, Надя, ведь всегда в меня верили» (257–258) [236].

«Этим людям, твердо и смолоду знавшим свое назначение, нужна была дружба женщины, – поясняет Надежда Яковлевна, – которую они сами с голосу научили схватывать стихи».

Для поэта «…один настоящий читатель, вернее слушатель, дороже всех хвалителей».

Он более нужен поэту, «чем целая толпа почитателей» (258) [236].

Теперь все понятно. Надежда Яковлевна была единственным настоящим слушателем.

Ахматова и Мандельштам создавали стихи, а Надежда Яковлевна с голоса схватывала их и тут же оценивала.

Ответственное занятие. Большая роль.

Они научили ее самому главному, в чем нуждается каждый поэт: восприимчивости, пониманию.

Они творили – она оценивала.

Вот откуда «наш тройственный союз». Вот почему местоимениями «мы», «нам», «нас» пестрит «Вторая книга» и побуждает читателей рядом с именем автора невольно прозревать еще два. Театр, например, для этого «мы» – явление чуждое, «не нам о театре судить» (359) [327]. Кому же это не нам? Ахматова в Ташкенте написала пьесу. Осипу Мандельштаму случалось, и не раз, судить о театре: см., например, главу «Коммиссаржевская» в книге «Шум времени». Кому же «не нам»? Анне Ахматовой и Надежде Яковлевне?.. «Мы с Ахматовой придумали поговорку» (199) [183]. «Мы подметили их еще с Ахматовой» (143) [133]. «Мы с Ахматовой поменялись ролями» (412) [374]. Но это «мы» обыкновенное, бытовое. Однако встречается также: «…а не бродить, как Пушкин, а потом мы втроем с Ахматовой» (164) [152][6]. Мы… с кем бы то ни было… как Пушкин? Осип Мандельштам с женой и Анной Андреевной? Как Пушкин? Что это – мания величия? Нет. Всего лишь неряшливость, невнятица, которая никогда не знаменует собою работу мысли и от которой следовало бы особо воздерживаться, щадя подразумеваемое высокое «мы».

Воздерживаться следовало бы и от бесконечно неряшливого цитирования стихов, если уж Надежда Яковлевна входит в тройственный союз, двое членов которого – поэты, а она лучший слушатель и ценитель. Ведь поэты исступленно привержены к каждой букве, к каждому звуку стиха.

О том, как понимает Надежда Яковлевна стихи, я выскажусь позднее: в главах, посвященных любовной и гражданской лирике Анны Ахматовой, и в главе о «Поэме без героя».

Сначала же займусь не оценкой стихов, совершаемой Надеждой Яковлевной, а тем, как обращается она со стихами. Скажу сразу: совсем как составитель указателя с перечнем имен, отчеств и дат. Перечень имен, отчеств, фамилий, дат рождений и смерти составил в приложение ко «Второй книге» некто посторонний, равнодушный, кому все равно – жив человек или умер, если умер – когда, как кого звали и чем кто занимался. Цитирует же стихи – Пушкина, Жуковского, Ахматовой, Мандельштама – не посторонний человек, а она сама, Надежда Яковлевна, автор книги, член «тройственного союза», лучший слушатель, знаток и ценитель.

Как же обращается Надежда Яковлевна со стихами?

Увы! Когда она цитирует, она не только не бегает в библиотеку за справками, но и руку не желает протянуть к книге, лежащей у нее на столе. Не проверяет. «Это сделают без меня».

И это.

Что ж. Сделаем.

Анна Ахматова. «Вереница четверостиший». Стихотворение «Имя»[7].