«Алпатов и Брик уверяют, что Тынянов проводит дух реакционного историзма, что романы его беспринципны»[53].
(Очень пришлись ко двору романы Тынянова, как же!)
Иногда «Кюхля» и «Вазир-Мухтар» удостаивались похвалы. Но похвалы тонули в общей казенно-полицейской брани (читатель, надеюсь, оценит не только смысл, но и слог):
«Разве случайно самое устремление внимания Тынянова и других писателей, отодвигающихся сейчас на все более реакционные позиции, к кризисной эпохе Петра? Разумеется, нет… здесь нашли выражение настроения тех общественных групп, которые воспринимают нашу эпоху чрезвычайно мрачно и подавленно. Все настроение, весь объективный замысел романа раскрывается в его концовке, где проводится идейка о том, что в эпоху кризисов и переломов господствует безвыходная тоска и маразм и брат равнодушно проходит мимо казни брата. “Восковая персона” – сгусток, кристаллизация настроений определенных общественных групп, – настроений безысходного мрака, социального маразма. И, конечно, не случайна форма исторической стилизации для выражения настроений этих общественных групп…»[54]
Очень пришлись ко двору романы Тынянова!
Литераторы, пережившие тридцатые годы, хорошо знают, на что обречен был писатель, когда в «критике» дело доходило до «идейки о том», «неслучайно» и «настроений определенных общественных групп». Хуже этого, помнится, были только «школка» и «группка». (Чем уменьшительнее на тогдашнем жаргоне, тем грознее. «Группа» и «школа» – это было легче, чем «группка» и «школка». В «идейке о том» таилась явная угроза.)
Тынянов, один из умнейших людей своего поколения, был объявлен «представителем социального маразма». Это меня не удивляет, это закономерно, естественно. А вот добавочных унизительных умствований со стороны Надежды Яковлевны, в дополнение к ермиловским, могло бы и не быть.
Дело в том, что Тынянов, названный Надеждой Яковлевной среди тех, с кем не о чем было разговаривать, был в действительности собеседником блистательным, и не только потому, что постоянно размышлял о русской истории, не только потому, что был знатоком русской литературы; собеседник он был замечательный еще и потому, что кроме ума и образования наделен был артистическим даром. Мне часто случалось присутствовать при его беседах с моим отцом. Тынянов на глазах у собеседников превращался в любое из упоминаемых лиц – исторических или современных – от николаевского Бенкендорфа или самого Николая Павловича до литературоведа Переселенкова или академика Тарле.
Надежда Яковлевна рассказывает, как однажды ей с Мандельштамом повстречался на улице «еще владевший движениями» Тынянов. Они недолго поговорили о чем-то и простились. Мандельштам сказал жене: Тынянов, по-видимому, вообразил себя Грибоедовым (369) [336]. Допускаю, что это так и было: Тынянов, по желанию, свободно мог обратиться в Грибоедова. Что ж. Но у Надежды Яковлевны за пазухой камень: ей необходимо унизить человека, хотя бы и тяжко больного, который: «еще владел движениями».
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
