На спидометре было 110. Сева держал машину по центру дороги. Мы неслись по пустынному проспекту к северной окраине города.
— Люблю уезжать, — сказал Валерьян.
— А иначе ты бы не был мужчиной, — заверил Сева.
— За нас, — поднял я свою фляжку.
Все приложились.
Впереди показался пост ГАИ. Стрелка спидометра подползала к 120. Сева победоносно засигналил.
— Сева, ты точно этот пост подкармливал спиртягой? — спросил я, когда мы пронеслись мимо гаишников.
— А какой еще! Вон у машины Зуб стоял, и Француз в будке торчал. Видел же махали.
— Зачем они тогда за нами едут?
На хвосте у нас пестрела мигалками машина ГАИ.
Сева молчал.
— Гаишники хуже коликов, никогда не знаешь, чего у них на уме, — сказал Валерьян.
— Разберемся, — отозвался Сева и ударил по тормозам.
Потом нас били, а мы сопротивлялись. Но к гаишникам подоспела подмога и нас арестовали. Привезли на пост и до рассвета составляли протокол. Но мы все же успели осушить наши фляжки до конфискации. Нас повезли в отделение.
Утро выдалось промозглым и серым, как наши загубленные души.
Про спички
Ленка выперла своего Володьку. Она не стала орать, обнажая подгнившие передние зубы, верещать, утруждая воспаленные гланды, она просто схватила парня за шиворот и вышвырнула за дверь, отвесив напоследок смачный поджопник своей мускулистой ногой обутой в резиновый ядовито-зеленого цвета сланец. Вот и все!
Но Володька тоже молодец: не проронил ни слова, даже не обернулся. Только лягнул захлопнувшуюся за ним дверь, запустил руки в передние карманы потертой джинсухи, чуть ли не по самые локти запустил, и уехал на лифте.
Все это я наблюдал через стеклянную дверь своего блока. Наша общага блочного типа. На этаже по четыре блока. В каждом по 5 или 6 двенадцатиметровок, соответственно 10 либо 12 койкомест. Я утомился на своем койкоместе и вышел в коридор. Что еще делать в коридоре, если не пялиться в стеклянную дверь? Вот я и пялился. Пялился и думал: «Молчаливые и гордые люди!»
А где-то через полчаса ко мне в комнату ввалилась Ленка.
По резкому бесцеремонному стуку, недопускающему возражений, и по взаиморасположению ленкиных глаз было видно, что за расставание принято грамм этак 300.
— Все! — хлопнула Ленка в ладоши. — Выпиздела своего мудака — раз и на всю оставшуюся жизнь. Свободна теперь, как дырка в заборе! — выпалила она с порога и уронила свой комплект ягодиц на мой хлипкий стул с драной обивкой. Более надежный и комфортный был подо мной.
— А чего это ты так вдруг? Хороший вроде бы парень, — поинтересовался я.
— Все вы хорошие, пока не засадите! — претенциозно ответила Ленка.
— Ну, ты уж больно круто заостряешь! — заволновался я.
— Да кончай ты, круто! Че я, первый раз ноги раздвигаю?! Насмотрелась — во! — и Ленка, как саблей, рубанула рукой над своей непутевой головой, попутно смахнув с полки мелкую терку. Терка с грохотом упала на стол и опрокинула стакан. Остатки жиденького чая выплеснулись на клеенку и тонкой струйкой потекли на пол.
— Потом уберу, — миролюбиво отметил я.
Ленка ядовито поморщилась:
— Заколебал меня этот долбила, — прошипела она брезгливо, нарочито отчетливо артикулируя.
Даже свою неловкость она списывала на Володьку.
— Ну, вас не поймешь, — вступился я за собрата. — Не долбишь вас — кошмар. Долбишь — опять — под жопу сланцем. Вы бы определились в конце-то концов!
— Мы определились, — гордо заявила Ленка.
— Интересно в чем же?
— Кроме ялды у мужика еще голова должна работать! Ясно?
— Так не бывает. Или ялда — или голова.
— Ой, не надо ля-ля! Что я его — «пирамиды» обустраивать заставляю? Устроился бы хоть охранником и просиживал свою никчемную сраку, раз таким тюленем уродился. Так нет же, он целыми днями на диване валяется и за мой счет мудя свои проветривает. А то вдруг исчезнет с утра, нажрется где-то и ползет среди ночи. Стояк его, видите ли, мучает. Даже раздеться ладом не может, прямо в своих поганых носках на меня лезет!
— Так это же страсть! Ее поощрять надо! — с возмущением воскликнул я.
Ну, правда, ответьте мне, что может искреннее, естественнее, правдивее и прекраснее безотчетного эротического порыва мужчины к женщине? Что еще осталось нам в этом душном пространстве тотальных рыночных отношений?
— Да насрать мне на его страсти! Я по целым дням трясусь в этом долбаном трамвае за какие-то полторы тонны в месяц, а этот кобель два года назад подарил мне одну футболку без рисунка и теперь до гроба шоркать намылился! Козел плешивый!
— Да причем здесь футболки-то?! Человек тебя хочет!
— А говна он не хочет?!
— А ты что, хочешь, чтобы у него вместо члена футболки росли?!
— Да пошли вы знаешь куда?!
— А мы и так на них верхом! Отроду!
— Ну, и скачите пока ноги не пообломали, придурки!
— Подожди! А я-то тут причем?! Я тебя не долбил, кажется?!
— Креститься надо, если кажется!
— Что?!
— Ничего! Совсем оборзели!
— Кто?!
— Вы!
Я окончательно запутался и растерянно замолчал. Ленка, напротив, с удовольствием продолжала высказываться:
— Вон у моей сменщицы — муженек херов. Придурок долбаный! Работал, работал, тихонький такой, бульон из термоса потреблял. Дочка у них родилась. Радоваться бы да денег больше зарабатывать! А он вдруг, паскуда рыжая, как запил, и с концами! Трамвай на бабу повесил и забил на все дела. Она, бедная, его прикрывает: свою смену отпашет, потом за него, за пса вонючего. По двадцать часов горбатится. Домой приползет, а он шары свои выкатит, за жопу ее схватит: «Соси! — вопит, — «Я на тебя всю жизнь свою угрохал!» Гаденыш занюханный! Кому нужна его поганая жизнь?!
— Может, белая горячка, — попробовал было возразить я.
— Естественно! У вас чуть что — белая горячка или черный юмор! Вон у моей двоюродной сестры муж военный — полковник долбаный! Денег последние три года не приносил, говорил не дают. Сестра его кормила, обстирывала и все слушала, как этот пидор гнойный правительство критиковал: «Солдаты голодные! Россия на краю!» Каждый вечер уезжал с товарищами письмо президенту составлять, декабрист драный! А оказалось-то, он себе по-тихому машину купил — «Мерседес»! И проституток малолетних катал по шалманам. И докатался, хорек старый: сифилис подхватил! Ну, его и рассекретили, блядуна хитрожопого! А сестру всю уколами измотали! Что, веселая перестроечка?!
— Разные бывают случаи…
— Да не случаи, а сплошь и рядом! Вон у моей школьной подруги случай — и рассказывать противно. Вышла она замуж за культурного. Очки, галстук, ну, почти что ученый. И бабки приличные зарабатывает: квартира, само собой, обстановка, иномарка и мобильник. Только вот уж больно уставший с работы приходит. «Ох, голова пухнет! Мозги раком! Целый день за компьютером проторчал». С ходу под душ и в постель. Подозрительно. Решила она проверить, чем же это он там так урабатывается. И выследила на свою голову. На работе после пяти им, естественно, и не пахло. Она в гараж, а он там такого же программиста на капоте разложил и дует его раком! Да так смачно, что ей до смерти обидно стало. А куда денешься? Поревела-поревела, да так и живут. Так что, все вы дебилы, алкаши и гомосеки.
Я ошалело молчал. Голова моя с выпученными глазами сокрушенно покачивалась.
— Ладно, не буду тебе мешать, — удовлетворенно сказала Ленка. — Спички, вот, прихвачу у тебя. Пожрать приготовлю. Заходи попозже, заберешь.
Я продолжал мотать головой.
— Ну, чего вылупился-то?
Я насторожился. Ленка стояла и, как мне показалось, многозначительно улыбалась.
— За спичками зайдешь, мечтатель?
— Зайду, — руководствуясь подсознанием, ответил я.
Ленка погладила свой крупнокалиберный комплект ягодиц и еще многозначительнее вышла.
«Спички? Зачем? Что это значит? К чему эти многоточия в конце отповеди?» — задавался я назойливыми вопросами. Открытость финала волновала все больше и больше… Я стал думать про бедного водителя трамвая, который упился до сексуального волюнтаризма, про сифилитика-полковника, что самозабвенно любил свой «МЕРСЕДЕС» и молоденькие попки, даже попытался представить себе умного программиста колдующего над мужской задницей (отнюдь не виртуальной)… И ведь, наверняка, размышлял я дальше, начиналось-то все с каких-нибудь спичек. С простого намека, с незначительного смутного волнения, а дальше… Дальше, достаточно зажечь одну спичинку, как вспыхнет весь коробок! И пламени этого уже не задуть и не растоптать, пока все не сгорит до тла.
