– Пожалуй, – решилась она в конце концов, – но самую малость.

Налив ей в чай виски и добавив сахар, он откинулся на спинку стула и, не сводя с нее глаз, произнес, медленно выговаривая слова:

– Мы с вами, Энни, парочка, как говорится, друг другу под стать.

– В каком смысле? – спросила она, поднимая от чашки взгляд.

– Мы оба с вами калеки – с той разницей, что в моем случае это заметно.

– Но вам ведь становится все лучше? Пусть и не так быстро, но вы все-таки выздоравливаете.

– Вы думаете? Если даже и так, то я, черт возьми, совершенно этого не замечаю.

Свет падал на его лицо под таким углом, что он выглядел гораздо моложе своих тридцати семи лет. С взъерошенными волосами и сонными голубыми глазами он был похож на обиженного маленького мальчишку, и ей хотелось защитить и утешить его.

– Вы еще полны сил, Хэп, и у вас вся жизнь впереди, – мягко проговорила она. – Рано вы ставите на себе крест.

Хэп смотрел на нее и чувствовал, что у него пересохло во рту. Он мог бы часами наблюдать за ее грациозными движениями.

– Кажется, совсем не осталось чаю. Принести горячей воды?

– Я сама принесу.

Она встала и, чувствуя себя не очень уверенно, повернулась и направилась к плите, но в этот момент выпитое виски ударило ей в голову, и комната стала внезапно крениться, так что она была вынуждена ухватиться за край стола и немного постоять, прежде чем идти дальше.

– Фу-у, – выдохнула она. – Наверно, это от алкоголя.

– Скорее всего. Что, кружится голова?

– Еще как!

Ей вдруг показалось ужасно забавным, что она умудрилась захмелеть в собственной кухне, и она засмеялась.

– Боже, до чего я кажусь себе глупой, Хэп! Глупой и легкомысленной.

– Вам никто не говорил, какая вы хорошенькая, когда смеетесь?

Произнося эти слова, Хэп прекрасно понимал, насколько банально они звучат, но не мог удержаться и не сказать этого. Она была, пожалуй, самой привлекательной женщиной, какую ему приходилось встречать. И на него она действовала гораздо сильнее, чем виски.

– Вам нужно смеяться как можно чаще, – пробормотал он и, ощущая каждой клеточкой своего тела, как неудержимо его влечет к этой женщине, встал и, приблизившись к ней сзади, хриплым голосом проговорил: – Энни, вы ведь живой человек, и я, между прочим, тоже.

Она стремительно повернулась и, взглянув на него, почувствовала, как у нее перехватило дыхание. Он был слишком близко, и деваться ей было некуда – путь сзади преграждала горячая плита. Так она и стояла, словно парализованная, а он поднял руку и провел пальцем вдоль краешка фланелевой оборки у нее на шее. Сонное выражение полностью исчезло из его глаз, сменившись откровенным желанием. Он наклонился к ней, и она почувствовала на щеке его горячее дыхание.

– Вы прекрасны, Энни, – хрипло прошептал он.

Она ощутила на своих губах прикосновение его горячих губ, и у нее бешено заколотилось сердце. Обхватив ее за плечи сильными руками, он привлек к себе хрупкое тело, и она почувствовала, как всю ее охватывает волна смятения. А он продолжал целовать, дразня языком ее губы. В какой-то миг у нее появилось ощущение, что ее затягивает в водоворот, но она сумела опомниться и, подняв руки, уже собиралась дать ему отпор, как вдруг он начал страстно шептать ей на ухо:

– Энни, я хочу избавить вас от боли! Я хочу, чтобы вы снова почувствовали себя женщиной, чтобы вы смогли обо всем забыть!

Из ее груди вырвалось сдавленное рыдание, по телу пробежала дрожь. Она на мгновение тесно прижалась к нему, но тут же отпрянула и, уклоняясь от протянутой руки, воскликнула:

– Нет, умоляю вас, не прикасайтесь ко мне!

Прежде чем он успел что-то сказать, она выбежала из кухни. Некоторое время он не двигался с места, пытаясь совладать со все еще бушующим желанием, затем бросился за ней. Добежав до двери спальни, он услышал, что она горько, истерически плачет. Досада и разочарование боролись в нем с чувством смущения и стыда, и чем безутешнее становился ее плач, тем более пристыженным он себя чувствовал. Его страсть улеглась, осталось лишь желание утешить ее.

– Энни… – тихо произнес он, подходя к кровати.

Она лежала лицом вниз, зарывшись головой в подушку, и плечи ее сотрясались так сильно, что вздрагивала кровать. Чувствуя себя растерянным и беспомощным, он сел на край постели, склонился над ней и стал гладить волосы, разметавшиеся по фланелевому халату.

– Энни… Послушайте, Энни… Прошу вас, простите меня.

Она не отвечала. Казалось, она даже не замечает, что он прикасается к ней. Она была где-то далеко. Но он не мог оставить ее в таком состоянии, поэтому не уходил и гладил ее по плечу, словно маленького ребенка. От только что пылавшего в нем желания – да и от опьянения тоже – не осталось и следа.

– Наверно, я слишком много выпил, Энни. У меня и в мыслях не было вас пугать. Мне хотелось, чтобы вам было хорошо, и я не думал, что сделаю вам так больно.

Прошла целая вечность, прежде чем Энни перестала плакать. Теперь она лежала затихнув, а он по-прежнему не снимал с ее плеча успокаивающей руки. В комнате воцарилась звенящая тишина, нарушаемая лишь его тяжелыми вздохами.

– Послушайте. То, что вы отвергли меня, вполне объяснимо, – заговорил в конце концов Хэп. – Если бы я хоть немного соображал, то должен был бы понять, что слишком тороплю события. Я, в общем-то, и понимал это, но, черт побери, очень уж мне хотелось верить, когда я смотрел на вас, что я вам не совсем безразличен.

Он не мог найти нужных слов, чтобы объяснить ей, насколько страдает от одиночества. Поднявшись с кровати, он лишь коротко произнес:

– Что ж, по крайней мере, можете быть уверены – это больше не повторится.

Когда он уже выходил из комнаты, она подняла голову и прерывистым голосом проговорила:

– Нет, дело не в вас, а во мне.

Он остановился и повернулся к ней, а она, судорожно сжав пальцы, прошептала:

– Вы сказали, мы оба калеки. Так вот, калека из нас я одна.

– Не стоит этого говорить, Энни.

– И я не хочу ею быть, Хэп.

– Вам предстоит жить одной, и, может быть, одиночество вас излечит.

– Но одна я тоже не хочу оставаться. Я бы все отдала, чтобы жизнь моя стала такой, как прежде.

– Я вас понимаю. – Он распрямил плечи, глубоко вздохнул и сказал: – Спокойной ночи, Энни. Если вы меня не увидите, когда встанете, значит, я уже на пути в Ибарру.

– Вам не обязательно уезжать, Хэп. Останьтесь хотя бы на Рождество.

– Нет, не могу. Вы не первая женщина, с которой я веду себя по-дурацки, но у меня, по крайней мере, есть одно правило – с одной и той же женщиной это не должно случаться дважды.

Дверь за ним закрылась, и она осталась одна в темноте. Раздевшись, она снова легла в постель, чувствуя себя покинутой. И в самом деле – когда он уедет, ее ждет полное одиночество. Ей останется лишь одно: мечтать о том, что когда-нибудь удастся найти Сюзанну, но разве можно жить одними мечтами? Хотя, с другой стороны, выбора у нее нет.

Она еще долго лежала без сна, и как раз в тот момент, когда ее сознание стало затуманиваться, она вдруг почувствовала, как по одеялу ступает что-то очень легкое, направляясь к изголовью кровати. Когда пушистое, маленькое тельце уютно устроилось на ее плече, ночная тишина наполнилась громким мурлыканьем. Она высвободила из-под одеяла руку и стала гладить котенка по длинной, шелковистой шерстке, а тот в благодарность лизнул ее в шею шершавым, как наждачная бумага, язычком. Сказав себе, что котенку на сегодня хватит ласк, она перестала его гладить и пододвинула к себе поближе этот теплый живой комочек. И в тот момент, когда ее сознание вновь готово было погрузиться в глубины небытия, в ушах явственно прозвучал голос Хэпа Уокера:

– Энни, я хочу избавить вас от боли! Я хочу, чтобы вы снова почувствовали себя женщиной!

Как будто это так просто. И как будто она могла ему такое позволить. С этой стороной ее жизни покончено. Раз и навсегда.