– Разве танцевать не греховно, Шон?

Шон улыбнулся в темноте.

– Конечно!

– Хочется разок пожить в грехе – ну, не слишком, немного, чтобы понять, каково это.

– Вот и посмотришь, – сказал Шон как можно более алчно.

На следующий день Шон отвел Катрину в самый дорогой женский магазин Претории. Он выбрал материал для полудюжины платьев. Одно из них будет бальным, из шелка желтого канареечного цвета. Экстравагантно, Шон понимал это, но ему было все равно: он видел легкий румянец вины на щеках Катрины и прежний блеск в ее глазах.

Впервые после болезни она снова жила.

Он с благодарной щедростью сорил соверенами. Продавщицы им радовались, они окружили их с подносами, полными женских мелочей.

– Дюжину этих, – говорил Шон, – да, и эти тоже подойдут.

Тут его взгляд выхватил на противоположной полке что-то зеленое-зеленое, как глаза Катрин. Он ткнул пальцем:

– Это что?

Две девушки устроили гонку, едва не сбив друг друга с ног. Победительница принесла ему шаль, и Шон набросил ее на плечи Катрины. Вещь была прекрасная.

– Мы ее берем, – сказал Шон, и вдруг губы Катрины задрожали, она заплакала, жалобно всхлипывая. Волнение оказалось слишком сильным. Продавщицы пришли в ужас – они толклись вокруг Шона, как куры во время кормления. Шон тем временем подхватил Катрину на руки и понес к наемной карете. У двери он остановился и через плечо бросил:

– Платья должны быть готовы к завтрашнему вечеру. Успеете?

– Они будут готовы, мистер Кортни, даже если моим девушкам придется работать всю ночь.

Шон отнес Катрину в фургон и уложил на кровать.

– Прости меня, Шон, со мной такое впервые…

– Все в порядке, милая, я понимаю. Спи.

Следующий день Катрина отдыхала в лагере, а Шон снова отправился к мистеру Гольдбергу и купил у него все, что им понадобится для следующей экспедиции. Еще день ушел на погрузку фургонов, и к этому времени Катрина казалась достаточно здоровой, чтобы поехать в Йоханнесбург.

Выехали в первой половине дня. Мбежане правил, Шон и Катрина сидели на заднем сиденье, держась под пледом за руки, а Дирк прыгал по всей карете, иногда прижимался лицом к окну и отпускал замечания на смеси английского, голландского и зулусского языков; Шон называл такой язык диркским. До Йоханнесбурга доехали гораздо быстрей, чем ожидал Шон. За четыре года Йоханнесбург вырос вдвое и вышел в вельд им навстречу. Они проехали по новым районам и оказались в центре. Здесь тоже произошли перемены, но в целом центр оставался таким, каким Шон его помнил.

Они пробирались через забитую Элофф-стрит, и вокруг, смешиваясь с толпами на тротуарах, возникали призраки прошлого. Шон услышал смех Даффа и быстро повернулся на сиденье, чтобы определить источник звука – денди в шляпе канотье, сверкнув золотыми зубами, снова рассмеялся в проезжающем мимо экипаже, и Шон понял, что это не Дафф. Очень похожий, но другой. И все было так: похоже, но чуть другое, ностальгическое, но печальное, с ощущением потери. Прошлое утрачено, и Шон знал, что назад ему не вернуться. Ничего не остается прежним, реальность может существовать только в одном времени и в одном месте. Потом она умирает, и ты, утратив ее, должен искать в другом времени и в другом месте.

Они заняли в «Гранд-отеле» номер с гостиной, двумя спальнями, большой ванной и балконом, который выходил на улицу и откуда открывался вид на копры и белые шахтные отвалы вдоль хребта. Катрина устала. Они рано поужинали в номере, и Катрина легла, а Шон пошел в бар выпить перед сном. Бар был заполнен. Шон нашел место в углу и молча слушал непрерывные разговоры вокруг. Он больше не был частью всего этого.

Картину на стене над прилавком сменили; раньше здесь висела сцена охоты, а сейчас генерал в красном мундире, выразительно забрызганном кровью, прощался на поле битвы со своим штабом; штабные офицеры казались скучающими.

Шон провел взглядом по стенной панели. Он помнил, он так много помнил! Неожиданно он заморгал.

У бокового выхода в панели стены трещина, напоминающая по форме звезду. Шон заулыбался, поставил стакан и помассировал костяшки правой руки. Если бы Оки Хендерсен не нырнул под его удар, он бы снес ему голову.

Шон сделал знак бармену.

– Еще один бренди, пожалуйста. – И пока тот наливал, спросил: – Что случилось с панелью у двери?

Бармен взглянул на стену и снова стал смотреть на бутылку.

– Когда-то давно какой-то парень саданул кулаком. Хозяин не стал заделывать, оставил на память, знаете ли. Должно быть, парень был силач… Панель здесь в дюйм толщиной.

– А кто он был? – в ожидании спросил Шон.

Бармен пожал плечами.

– Какой-то бродяга. Они приходят и уходят. Зарабатывают несколько фунтов, выливают их на стену и снова уходят туда, откуда пришли. – Он скучающим взглядом посмотрел на Шона. – С вас полдоллара, приятель.

Шон пил медленно, поворачивал между глотками стакан в руках и наблюдал, как бренди налипает на стекло, словно жидкая нефть. Тебя запомнят по треснувшей стене в баре.

«Пойду спать, – решил он, – это больше не мой мир. Мой мир наверху, спит, надеюсь!»

Он чуть улыбнулся про себя и допил бренди.

– Шон? – Кто-то положил руку ему на плечо, когда он уже повернулся, чтобы уйти. – Бог мой, Шон, это действительно ты?

Шон смотрел на стоящего рядом мужчину. Он не узнавал аккуратно подстриженную бородку и большой загорелый нос с облезшей на кончике кожей, но неожиданно узнал глаза.

– Деннис, старый разбойник! Деннис Петерсен из Ледибурга!

– Верно! Ты не узнал меня! – рассмеялся Деннис. – Вот и вся наша дружба. Ты исчез, не сказав ни слова, и десять лет спустя даже не узнаешь меня!

Теперь смеялись оба.

– Я думал, тебя давно повесили.

Шон защищался.

– А что ты делаешь в Йоханнесбурге?

– Продаю говядину, я член Ассоциации скотоводов.

В голосе Денниса звучала гордость.

– Вот приехал возобновить контракт.

– Когда возвращаешься?

– Поезд через час.

– Что ж, успеем выпить перед твоим отъездом. Что будешь?

– Спасибо. Малую порцию бренди.

Шон заказал выпивку, они взяли стаканы и стояли, неожиданно ощутив неловкость – когда-то между ними было полное взяимопонимание, но с тех пор прошло десять лет.

– Так чем же ты занимался? – нарушил молчание Деннис.

– То да сё, знаешь, немного занимался шахтами, а сейчас только вернулся из вельда. Ничем особенным.

– Ну, все равно, приятно тебя видеть. Твое здоровье.

– И твое, – сказал Шон.

Неожиданно он понял, что может узнать новости о своей семье – новости, без которых жил почти десять лет.

– Как Ледибург? Как твои сестры?

– Обе замужем, я тоже женат, и у меня четверо сыновей.

В голосе Денниса снова звучала гордость.

– Кто-нибудь, кого я знаю?

– Одри, помнишь, дочь старого Пая?

– Не может быть! – вырвалось у Шона, но он тут же быстро добавил: – Замечательно, Деннис, я рад за тебя. Она чудесная девушка.

– Лучше всех, – самодовольно согласился Деннис. У него был вид человека, которого хорошо кормят и о котором хорошо заботятся, лицо его пополнело и стал заметен живот.

«Интересно, каким кажусь я», – подумал Шон.

– Конечно, старина Пай умер; смерть – единственный кредитор, которого он не смог перекупить. Банк и магазин перешли к Ронни.

– Крыса с ушами летучей мыши, – заметил Шон и тут же понял, что зря сказал это.

Деннис слегка нахмурился.

– Он теперь мой родственник, Шон. Очень приличный человек – и проницательный бизнесмен.

– Прости, я пошутил. Как моя мать? – задал Шон вопрос, который все время был у него на уме.

Он выбрал правильно. Выражение лица Денниса сразу смягчилось, взгляд потеплел.

– Как всегда. У нее магазин одежды рядом с магазином Пая. Это золотое дно, все хотят покупать одежду у тети Ады.

Она крестная мать двух моих старших; думаю, она крестная мать большинства детей в округе. – Лицо Денниса снова хмурым. – Ты мог бы иногда писать ей, Шон. Ты даже представить себе не можешь, какую боль причинил ей.