Жаль, что маэстро Альберто, предавшись пагубному пороку пьянства был изгнан из труппы мессера Лодовика Иннаморато и следы его неверных ног потерялись в оливковых рощах Тосканы, в окрестностях Флоренции, утомленной чудесами.
Не этих ли торговцев чудесами, Спаситель наш, Иисус Христос изгонял из храма, как шелудивых псов, лживых гиен и лукавых обезьян?
Новелла 11. О Масленичном великане
Минул траурный год после смерти мессера Джованни да Биччи, и Совет Двенадцати Добрых Мужей Флорентийской Республики избрал на должность гонфалоньера Справедливости мессера Козимо.
В урочный день мессер Козимо преклонил колени перед алтарем и епископ Флорентийский возложил на его чело Агатовый венец монны Флоренции.
Из-под шипов выступила кровь, но мессер Козимо терпеливо произносил клятвы.
Недобро начиналось его правление — многие флорентийские граждане из «жирного народа», в особенности семья купцов и банкиров Альбицци, были недовольны главенством Медичи и копили под сводами своих дворцов, лавок и банкирских домов черные яды злоумышления.
Помимо прочего, радость мессера Козимо омрачали все новые выходки его младшего брата мессера Лоренцо.
В свое время, одна знатная женщина, не стану называть ее имени, соблазненная и брошенная на позор мессером Лоренцо, прислала в дом Медичи незаконное дитя, присовокупив записку: «Урожай принадлежит сеятелю».
Девочку, крещенную Бьянкой, уже шесть лет воспитывал мессер Козимо, заботясь о ее образовании и здоровье.
Воспитательницей и подругой девочки он избрал добрую женщину из рода Барди, по имени Къяра-Смеральда, младшую сестру покойной монны Контессины, которая впрочем, ничем не походила на грешную супругу мессера Козимо.
Таким образом, несмышленое дитя было ограждено от дурного влияния отца.
Хотя беспутный мессер Лоренцо ни разу не навестил плод своей минутной любви.
Со смертью мессера Джованни да Биччи, без грозной отцовской воли и справедливости, мессер Лоренцо почувствовал небывалую прежде свободу и взялся за старые проказы с трикратными силами и бесстыдством.
Снова посыпались в Синьорию жалобы, снова рыдали обесчещенные женщины и бледнели купцы, слыша как разгульные ватаги устраивают погромы на складах. Но некому было обуздать грешника.
Однажды в хрупкий час перед восходом солнца, когда еще не проснулись голуби под стрехами и колокола на колокольнях, мессер Лоренцо возвращался домой с пирушки, и приметил на Понте ди Тринита — Троицком мосту, через Арно, одинокую женщину в цветном платье, издали она показалась ему красивой и он стал преследовать ее, но женщина проворно ускользала по запутанным переулкам, а серебряные грозди браслетов на ее тонких голенях звенели задорно и нежно при каждом искусном прыжке босых ножек.
Мессер Лоренцо, наконец, ловко, словно волк-выжлак пресек ей дорогу и, желая обмануть бдительность, молвил с подобающим поклоном, обнажив голову:
— Не страшись меня, девушка, я не причиню тебе зла.
Услышав его слова, женщина отвернулась и горько зарыдала.
Она была стройна, как веретенце, пряди волос змеились по плечам, будто красное золото из ковшика ювелира, и, хотя при всем остальном, она имела совершенный облик ребенка, глаза ее, пусть и затуманенные частыми слезами, стали ласковы и властны, подобно глазам сокола.
Она вскинула руки, будто защищаясь от брызг кипятка или молясь, и над ее головой выше, выше крыш и ромейских пирамидальных тополей мессер Лоренцо увидал в предутренних сумерках тающий в млечном мерцании рассвета ковш Большой Медведицы, пересеченный клином диких гусей, оглашавших небеса томительным и странным кликом.
Мессеру Лоренцо мнилось, что загадочные очи женщины перекликаются с мертвенной игрой звездного свечения в бездне весенних небес.
Мессер Лоренцо, прикрыв глаза и ссутулясь, как кот, ворующий из узкого горшка масло, вдыхал запах слез и молодого пота застигнутой беглянки — и ничего человеческого не было в ее аромате — так может пахнуть медовая сота, истекающая янтарем на солнце, зернышки афонского ладана, разогретые в ладони спящего ребенка, или набрякшая в первый теплый день клейкая почка тополя, но никак не флорентинка из плоти и крови.
— О чем ты плачешь? Кто тебя обидел, голубушка? — спрашивал мессер Лоренцо, подогревая лицемерием похоть свою.
— Меня обидел ты — отвечала женщина, осушая слезы подолом павлиньего платья, — ты позабыл меня, а я денно и нощно думаю о тебе.
Мессер Лоренцо не мог вспомнить этой женщины, он забыл уже многих, но женщина не дала ему опомниться, подошла и подарила поцелуй с такой страстью и трепетом горького языка, что у мессера Лоренцо зашлось сердце, и, чувствуя небывалую горечь на нёбе, он возгорелся неиспытанным доселе желанием и страстью, но тут же греховодник вскрикнул, потому что распутница до крови прокусила ему губы, мелкими острыми зубками, как куница — скорлупу яйца, и бросила через плечо с вызовом, властно и капризно топнув босой ступней, будто завершая па невероятного дикарского танца:
— Будь завтра здесь, в переулке Горлиц.
И с этими словами исчезла за углом, взмахнув пестрядинным подолом.
Вернувшись домой мессер Лоренцо рассказал брату о встрече, желая позлить его и заставить завидовать себе. Но мессер Козимо заметив его прокушенные губы, предостерег:
— Несчастен тот день, когда должник встречается с кредитором, грабитель со сбиром, а распутник с гулящей девкой. Не будь глупцом, Лоренцо, не ходи.
— Ты завидуешь мне, каплун и мужеложец. Просто у тебя никогда не было настоящей женщины, не считая обжоры Контессины — со смехом отвечал мессер Лоренцо — я буду блудить, а ты-воспитывать моих ублюдков.
В том году Пасха была очень поздней и Масленица выпала на безветренный и теплый день.
Над алыми ярусами крыш богоравной Флоренции, подобно сновидениям и непрочным младенческим страхам
плыл клочьями густой тополиный пух, в садах цвел миндаль и иудино дерево, даже в бедных подворьях благоухал жасмин и дикая роза-камнеломка.
Праздный люд наслаждался Масленичными гуляниями, решив достойно проводить Жирные Дни, и встретить унылый Пост во всеоружии, по соборной площади тянулись, сменяя друг друга, многокрасочные процессии ряженых и смехачей, бегуны в красных куртках с галунами разминали икры и бедра, готовясь к состязанию на зеленых лугах в пригороде Флоренции — контадо.
Так что в назначенный женщиной срок, мессер Лоренцо ввалился в переулок Горлиц навеселе, пешком, в карнавальном костюме вакхического плясуна из александрийского бархата, отороченного куньим мехом, с белыми и желтыми первоцветами в завитых волосах, цвета ядра каштанового ореха, имея под мышкой добрую бутылку вина, откуда развратник по временам со вкусом отхлебывал во всю мочь луженой молодой глотки.
Как и было условлено, юная женщина в павлиньем платье ожидала его на деревянной лестницы бедной гостиницы "Розовый бутон в каменном дворе" и второй поцелуй ее был более жгуч и долог, чем первый, слюна ее снова была горька, будто корка граната или полынное вино.
Поцеловав мессера Лоренцо, она грозно приложила палец к тонкой извилистой улыбке горчайших губ и поманила гостя за собою, ветхие ступени лестницы никак не отзывались на поступь ее невесомых ног.
Мессер Лоренцо впервые отдавался каждому движению удивительной женщины, он, дрожа от страшного желания и истомы, поднялся в ее комнату и, выпив красного фьезоланского вина, лег с нею под распятием из черного дерева, потянул вожделеющие руки к нарукавным завязкам павлиньего платья.
Но женщина царственно и трезво отстранила его поползновения одним мановением холодной руки.
И отвернувшись к стене, единым махом сорвала платье через голову, оставшись в прозрачной, как ручейная вода, сорочке из виссона — сквозь которую едва-едва угадывались очертания ее угловатого отроческого тела с малинными ягодами плоских сосцов на впалой груди, и тело ее было смертоносно, как проклятие еврея, лицо скуласто, как у египтянки и глаза неподвижны. Сто тысяч прикосновений-укусов, искусов, подарила она охмелевшему любовнику, ни разу не позволив его рукам надолго удержать ее текучее тело, так что он не разбирал где отверстие лона, где яма, ведущая в раскаленные полости ада, где угол плеча или биение жилы на бедре, где сладострастный излом подбородка, линия шеи и ключичные впадины, где женские нижние губы, ароматные, как сердцевина персика, опушенного по краю легчайшими волосками, где потолок, где пол скудной наемной комнаты, где короткий выдох неумолимой любовницы, где леденящая струя сквозняка из плохо прикрытого окна.
