Любовная страсть не даром именуется родной сестрой смерти, обе эти донны не делают различий меж мужчинами и женщинами, молодыми и старыми, больными и здоровыми, поражая всякого вслепую, не различая склонностей, крови и сроков.

Однажды, в начале лета мессер Джованни да Биччи, почтеннейший из граждан Флоренции предложил мессеру Козимо, своему первенцу, съездить вдвоем в деревеньку Виккьо, неподалеку от города Фьезоле. На плодородных холмах в окрестностях Виккьо расположены были обширные виноградники, которыми владела семья Медичи.

По дороге мессер Джованни придержал коня на краю цветущего пойменного луга и, обратив взгляд на залитые солнцем перекаты стремнин реки Аффрико, сказал с печалью:

— Сын мой, настанет день, когда я исчезну с лика земного. Ты унаследуешь тяжкое ярмо власти. Поэтому, прежде чем ты, возлюбленное дитя мое, приступишь к управлению Республикой, я хотел бы проверить способен ли ты сладить с двумя сотнями мужланов-делателей на моих виноградниках.

Мессер Козимо заверил отца, в том, что справится с таким простым занятием.

Два месяца мессер Козимо прилежно и справедливо улаживал все дела на виноградниках, работники охотно спрашивали у него совета или просили разрешить тяжбы, он никому не отказывал, так что крестьяне хвастались достоинствами своего хозяина перед соседями. Потому что мессер Козимо, начисто лишенный патрицианского чванства, жил в деревянной пристройке при доме священника, довольствовался грубым хлебом и козьим молоком, а отходя ко сну, укрывался соломенной плетенкой и клал под голову свернутую куртку — как поступали все мужчины Виккьо.

Ежедневно объезжая верхом на муле виноградники, мессер Козимо справлялся о работах и здоровье тех, кто трудился в поте лица, собирая первые гроздья или подрезая лозы, и для всякого находил слово одобрения и шутку.

Как-то раз, в час полуденного отдыха, мессер Козимо, сидя под гранатным деревцем в скромном саду священника, листал книжечку Овидиевых «Метаморфоз». Затуманенный блаженной негой и дремой взгляд его задержался на перечне псов, терзавших злосчастного Актеона, юношу-оленя, своего хозяина и повелителя, которого наказала девственная Диана-Охотница.

И прочел мессер Козимо такие слова:

"…Тотчас бросаются все, быстрей, чем порывистый ветер,

Резвостью ценный Петрел и чутьем драгоценная Агра,

Так же свирепый Гилей, недавно пораненный вепрем,

Напа, от волка приплод, за стадами идущая следом…"

И читал еще:

«Псы обступили кругом и в тело зубами вгрызаясь,

В клочья хозяина рвут под обманным обличьем оленя»

Мессер Козимо дивился напевности и ладу эллинского наречия и превосходной миниатюре, где черные длиннорылые псы терзали белое тело юноши, увенчанного короною рогов.

Но долее наслаждаться чтением мессеру Козимо не пришлось, потому что он услыхал жалобный плач, похожий одновременно на кликанье диких гусей, вой ветра и крик раненой женщины.

В испуге, мессер Козимо стал искать плачущего.

Выйдя сквозь железные ворота на примыкающее к церкви Сан-Джорджо деи Виккьо кладбище, в полдень совершенно пустынное, мессер Козимо увидел юную девицу в простом платье. Девица горько плакала, затенив лицо волосами.

Так как она сидела скорчившись над позеленевшим от старости надгробии, мессер Козимо решил, что перед ним сирота, оплакивающая своих родителей.

Мессер Козимо сказал ей, приблизившись:

— Утешься, девушка. Слезами мертвых не поднимешь. Бог дал, Бог и взял. Кто похоронен здесь?

Девица отвечала глухим голосом, не поднимая головы:

— Никто. А Бог еще не дал, но возвестил.

Мессер Козимо спросил ее:

— Что же ты делаешь одна на кладбище?

— Я ожидаю жениха. — отвечала девица.

Мессер Козимо смекнул, что беседует с помешанной, но не удержался от вопроса:

— Кто же твой жених?

— Ты! — закричала девица, выпрямила стан, дыша грозно и сильно, словно лань перед смертельным прыжком, волосы ее и алая накидка развеялись по ветру, как полотнища боевых знамен и блестящие от рыданий глаза ее стали дики и страшны, подобно глазам сокола, готового убить.

Подобрав юбку, она легко перепрыгнула через могилу и скрылась за воротами.

Мессер Козимо стоял в великом изумлении. Но, заметив могильщика, который пришел, чтобы подготовить место для свежей ямы неподалеку, спросил:

— Не знаешь ли ты, добрый человек, кто та девушка, что разговаривала со мной?

— Кто ж ее не знает, мессер. Ее зовут Коломба, она дурочка. Опекуном ее был могильщик и церковный сторож сер Паоло, но он умер от дряхлости, и теперь она живет одна в доме на выселках и никому не дается в руки. Ее никто не обижает, ведь она трудится вместе со всеми на виноградниках, принадлежащих семейству Медичи, в особенности на той их части, что выходит на наше старое кладбище. Болтают, что в минувшем году Коломбу возили во Флоренцию, где она участвовала в каком-то действе. Вернулась она оттуда повредившись в рассудке и теперь всем толкует, мол ангел возвестил ей рождение чудесного младенца. Да только охотников ей того младенца делать уже не находится, Коломба всех отпугивает. Ее было выдали замуж за сера Джироламо, флорентийского ткача. Сер Джироламо переехал жить к ней, но не продержался и ночи, к утру стал поседел, заплатил деревенским немалый откуп и теперь не кажет в Виккьо носа. Ах, мессер, вот к чему приводит вздор, которым попы морочат молоденьких девушек, до срока превращая их в святош, да и Флоренция окаянная, суета сует большого города, не одну поселянку сбили с панталыку, — молвил в ответ могильщик.

Мессер Козимо, понурившись, простился с могильщиком и отправился домой, недоумевая, почему он не узнал сразу несчастную Мадоннину, к безумию которой он навеки теперь был причастен молчанием.

Тем же вечером мессер Козимо в великой печали передал канонику церкви Сан-Джорджо деи Виккьо некоторые деньги на пропитание дурочки Коломбы и спешно покинул селение, сославшись на неотложные дела, ожидавшие его во Флоренции.

В августе, в пору великого урожая, когда над фьезоланскими всхолмиями взошла звезда, именуемая в народе Сборщицей Винограда, мессер Козимо был вынужден возвратиться в Виккьо, дабы проследить за страдой.

На второй же день по его прибытии, дурочка Коломба принялась всюду следовать за мессером Козимо, как тень, плача и окликая своего мнимого жениха, мессер Козимо не знал, как избавиться от нее, приказывать же слугам бить или пугать ее он по доброте душевной не хотел.

Снова удивлялся мессер Козимо, отчего в первый день встречи с ней, на кладбище, он не узнал бедную девицу в лицо. Теперь мессер Козимо всюду видел серые глаза помешанной, кроткие и бессмысленные, как у новорожденной телочки.

Итак, в один из дней мессер Козимо снова сидел в саду священника, чтение не занимало его, с невольным трепетом, он ожидал знакомого погребального плача и думал о дурочке Коломбе, страшась ее и не постигая причины страха.

И в жаркий, как жаровня жертвенника, полдень, мессера Козимо Медичи колотил озноб, сводивший лопатки и челюсти.