— Сожалею, — произносит он. — Придется на этом прерваться. Через две минуты начинается церемония открытия.
В течение нескольких секунд Мэри позволяет себя поддерживать, прежде чем, расправив плечи, холодно кивает Хокану Бергману. Пер прав. У министра нет времени.
В конференц-зале темнее, чем она ожидала, приходится моргнуть несколько раз, прежде чем удается разглядеть позолоту и роспись на потолке. Остановившись в дверях, она задирает голову, но Пер тут же хватает ее за локоть и подталкивает вперед, времени нет, нужно быстренько проходить в первый ряд. В тот самый миг, когда Мэри усаживается в свое кресло, квадратный министр социального развития поднимается на сцену и занимает место на трибуне. Голос у него оказывается приятный, звучный, с отеческими интонациями. В какой-то миг Мэри едва не снимает наушники с синхронным переводом только ради того, чтобы послушать его, но удерживается. Ведь когда придет ее очередь выступать, надо знать, о чем говорила принимающая сторона.
Не так давно Мэри поняла, что не лишена политического дара. Для нее самой это поразительно, однако несомненно. Она способна разглядеть лазейку или возможность компромисса там, где другие не видят ничего, кроме сплошного конфликта, она умеет притвориться, если нужно, и в то же время достаточно наивна, чтобы полагать, будто у всякой проблемы есть решение. А кроме того, она хороший оратор, настолько, что порой сама попадает под обаяние собственных слов. Это ее лучшие мгновения.
И одно из таких мгновений вот-вот настанет, оттого она чуть улыбается в своем алом бархатном кресле. Позади нее в таких же алых креслах сидит несколько сотен человек, и скоро, через недолгий миг, все эти люди окажутся в ее руках. Она встанет на трибуне, раскрывшись им навстречу всеми своими чувствами, ее тело будет регистрировать каждое дыхание и движение публики, все — от легкой нетерпеливой ряби, что прокатится по залу, когда квадратный министр предоставит ей слово, до полной, с затаенным дыханием, тишины несколько минут спустя, когда она их всех возьмет за живое. У нее в портфеле прекрасная речь — не просто о том, как это важно — добиться максимально возможного единодушия относительно итоговых документов, нет, в этой речи сама проблема трафикинга предстанет живой и осязаемой. Она расскажет про Зузану, четырнадцатилетнюю девочку, проданную за несколько пакетиков героина, про шестнадцатилетнюю Анну, поверившую, будто Красавчик Иван в самом деле любит ее, про Дайву, опрометчиво проголосовавшую на обочине литовского шоссе. Все они в конечном итоге оказались в одном из шведских бетонных предместий, запертые каждая в своей комнатушке с грязным матрасом на полу и рулоном бумажного полотенца…
И вот квадратный завершил свое выступление. Теперь ее очередь.
— Your Excellency,[14] — произносит он. Лесть, причем грубого разбора, ведь Мэри никакое не превосходительство, но это неважно, потому что как раз сейчас она готовится войти в роль самой себя, и любое ободрение облегчает задачу. Головная боль вдруг пропадает, и язык снова ее слушается. Чуть тряхнув волосами, она хватает листки доклада, потом встает и свободной рукой оправляет юбку. Короткую, но не чрезмерно, а каблуки высоченные, но она привыкла и уверенным шагом поднимается по лесенке на сцену, еще раз улыбается квадратному и поспешно жмет ему руку, затем встает на трибуне и вцепляется в ее край.
— Excellencies, — говорит она, оглядывая зал, сплошную стену темных тел. — Ministers, ladies and gentlemen.[15]
В этот же миг вспыхивает мощный прожектор, и она остается одна в океане света. По сетчатке пляшут белые пятна, она смотрит на них и тотчас оказывается беззащитной перед тем, о чем сегодня до сих пор не позволяла себе вспомнить. Потому что все случилось именно здесь. В этой стране, в этом самом городе семь лет назад случилось так, что она утратила способность выговаривать слова — кроме одного-единственного. Временная афазия, говорили врачи, когда она вернулась домой. Мигренеподобное состояние, которое провоцируется стрессом и ярким светом. Из темноты коридора она шагнула в зал, похожий на операционную, да, так все и было. Белый кафель на стенах и на полу. Белый свет от гигантской лампы над носилками. Единственное слово в горле: Альбатрос!
Движение в публике, она скорее ощущает его, чем видит, и понимает, что простояла молча несколько лишних секунд. Усилием воли вернув себя в настоящее, она смотрит на свой листок и прочитывает про себя первую строчку: Мы собрались здесь, чтобы поговорить о современном рабстве… Слова лежат на кончике языка. Глубокий вдох, приготовились…
— Альбатрос! — произносит она. — Альбатрос!
возможные сообщения [2]
пресс-релиз
Министерство иностранных дел
Отдел международного сотрудничества в области развития
13.10.2004
Министр международного сотрудничества Мэри Сундин на неопределенный срок ушла на больничный.
На это время исполнение ее обязанностей возьмет на себя министр иностранных дел. Что касается поездок, стоявших в рабочем графике Мэри Сундин на ближайшие несколько недель, в частности в Бурунди и Танзанию, то они откладываются.
Электронное письмо
от Каролине Свантессон
пресс-секретарю Лене Абрахамссон,
Министерство социального развития
Ты что-нибудь знаешь про афазию? Правда, что у Мэри она и раньше случалась? И что, это лечится? Вообще-то странно, но Хокан Бергман из «Экспрессен» говорит, что все правда. Он ведь работал в «Афтонбладет», когда она была там шеф-редактором, а теперь он тут, во Владисте, и всех достал.
От министра от самой внятного слова не дождешься. Не то чтобы большая разница по сравнению с тем, что было, но теперь она на все вопросы отвечает одим и тем же словом «альбатрос». Так что спрашивать я перестала.
Ой, зачем я только взялась за эту чертову работенку?
С наилучшими пожеланиями, Каролине
И каждый смотрит на меня,
Но каждый — словно труп,
Язык, распухший и сухой,
Свисает с черных губ.
И каждый взгляд меня клянет,
Хотя молчат уста.
И мертвый Альбатрос на мне
Висит взамен креста.
СЭМЮЭЛ ТЕЙЛОР КОЛЬРИДЖ
[16]Электронное письмо
От Анны Гренберг
Сисселе Оскарссон
13 октября 2004
Дорогая Сиссела!
Long time no see.[17] Или в данном случае hear.[18] Не без усилий я сумела-таки раздобыть твой электронный адрес. Так вот, сообщаю, что у МэриМари во время посещения Владисты опять случился приступ афазии, как тогда, после несчастья со Сверкером. Говорить она совсем ничего не может (кроме одного-единственного слова, которым обозначает все что угодно), а насколько понимает речь, мне пока не совсем ясно. Она живет у нас дома уже несколько дней. Но: в пятницу вылетает домой, и я была бы крайне тебе признательна, если бы ты смогла ее встретить в Арланде и проводить к врачу. Не помнишь, кто тогда ею занимался? И не могла бы ты договориться с ним (или с ней) прямо сейчас?
Крайне огорчительно, что приходится просить тебя об этом, но ты знаешь ситуацию со Сверкером и что МэриМари совсем одна. Родных у нее нет, а ты с ней все-таки поближе. Я была бы также крайне тебе признательна, если бы ты пересилила свою неприязнь к Сверкеру до такой степени, чтобы позвонить ему (или помощнику) и сказать, что МэриМари заболела, но ничего страшного с ней не случилось. В смысле, чтобы зря не беспокоился. Он же знает, раньше с МэриМари такое бывало, и она выздоровела. Ей просто-напросто надо отдохнуть — в наше время министрам приходится нелегко.
