— Так говорят. Но мне надо проверить, вывернулся ли он на этот раз. — И Хакон выпрямился.

— Не туда, дружище, — удержал его за локоть собеседник. — Эти безумцы бьются за каждый дюйм главной улицы.

— Тогда я знаю другой путь в город. Подземный ход. Но когда я из него выйду, то не буду знать, где я.

Мейкпис оглянулся в ту сторону, откуда пришел, — на непрерывный поток солдат, двигающийся через ворота в обоих направлениях.

— Послушай, — вздохнул он, — я хочу идти моим путем. Но если ты отведешь меня к этому туннелю, я покажу тебе дорогу к дворцу. Больше я ничего сделать не смогу.

Двое людей с собакой вышли из-за насыпи. Хакон сделал небольшой крюк, чтобы забрать лошадей, и повел всех по высохшему руслу речки, где расстался с Джануком. Там он привязал лошадей к обрубленному деревцу и, немного пошарив вокруг, отыскал за кустами терновника вход в подземный туннель. Металлическая решетка тяжело повернулась на ржавых петлях.

— Хорошо, — сказал Мейкпис. — Я знаю, где мы. Выход должен быть где-то среди старых складов. Сразу за ними ты увидишь небольшую площадь, с которой идут три дороги. Тебе нужна…

Пес зарычал, заставив его замолчать. У самого выхода из подземного хода нечто двигалось.

Они встали по обе стороны входа, подняв топор и меч. Пес затаился в терновнике. Движение в туннеле было медленное и трудное. Кто-то тяжело дышал и, судя по звукам, тащил по земле какой-то предмет или тело. Мейкпис дал Хакону понять, что нанесет удар первым. Хакон покачал головой и беззвучно, но совершенно ясно произнес: «Он мой».

И когда из темного входа в предрассветные сумерки вышел какой-то человек, именно скандинав налетел на него, опуская топорище в ударе, который должен был оглушить выходящего. Однако тот, кому этот удар предназначался, ощутил или услышал ветер, поднятый резким движением. Что-то быстро взметнулось вверх — и древко стукнуло по мешковине, набитой металлом. За глухим ударом послышался свист клинка, вылетающего из ножен. На этот раз Мейкпис обрушил свой меч вниз смертоносным ударом. Клинок встретил и этот удар, отбросив его на решетку. Звон металла нарушил утреннюю тишину. Некто откатился и оказался прямо у кустов терновника. Рычание, которым было встречено это вторжение, вызвало крик испуга и гнева. Голос был Хакону знаком.

— Фенрир! Назад! — приказал он и, подняв руку, чтобы остановить приготовившегося к новой атаке англичанина, крикнул в кусты: — Джанук?

После секундного молчания голос хорвата отозвался:

— Хакон? Неплохую встречу ты мне устроил, дружище. Теперь мне до судного дня выковыривать шипы из задницы. — Хорват выбрался из куста, продолжая держать меч наготове. — А кто это с тобой?

— Урия Мейкпис, к вашим услугам. — Англичанин настороженно шагнул вперед.

Знакомство длилось недолго, объяснения — немногим дольше.

— Ты оставил его там?

Джанук отвел взгляд, чтобы не встречаться с глазами скандинава, которые вдруг стали смотреть на него с подозрением.

— Он мертв, друг мой. Пора было позаботиться о себе.

— Так вот что это значит!

Хакон пнул ногой два мешка с золотыми монетами, которые Джанук вытащил из подземного хода. Удар топора надорвал один из них, и Джанук принялся подбирать просыпавшиеся монеты.

— Я же говорил тебе, что это время настанет. Тот момент, когда Жан уже будет безнадежен.

— Ты видел, как он погиб? Наблюдал, как из него ушла жизнь?

— Почти. Я видел его во дворце, когда он упал под ударами десятка мечей. Я видел его в руках Золингена. Жизни в нем оставалось на один короткий вздох — и столько же осталось бы и мне, если бы я там задержался.

Хакон плюнул:

— Если ты не видел его трупа, янычар, то я не поверю, будто он мертв. И я намерен выяснить это. Ты со мной?

Джанук поднял глаза:

— Нет. Только сумасшедший стремится к бессмысленной гибели.

— А ты обрел смысл жизни в этом золоте?

— Это будет наше золото, если ты согласишься мне помочь. Нести его нелегко, а путь предстоит опасный. Здесь хватит на то, чтобы мы оба умерли богачами. Умерли от старости в собственных постелях.

Хакон положил топор на плечо.

— Не могу придумать ничего более мерзкого. Поищи себе другого носильщика.

Он повернулся и вошел в туннель.

— Хакон! — Джанук привстал, чтобы окликнуть его, но темнота уже проглотила великана и следующего за ним серой тенью волка. — Да хранит тебя Аллах, — добавил он тихо на своем родном языке.

— А вот я, — заявил Урия Мейкпис, — всегда готов заработать еще немного. Золота слишком много не бывает. Куда тебе их нести?

— Туда. — Джанук взвалил себе на плечо один из мешков. — И пока мы будем их нести, ты можешь рассказать мне историю о том, как раздобыл этот меч.

Хакон не захватил фонаря. Он ухватился за шерсть на загривке Фенрира, позволив зверю вести себя в темноте. И несмотря на то что он несколько раз споткнулся, они довольно быстро попали в сумрак огромного склада, сквозь разбитую крышу которого врывался свет нового дня.

Двое солдат, лежавших там, были мертвы. Они застыли в неестественном положении: один упал спиной на бочку, второй сидел на разбитом столе. А вот третий человек, привязанный к деревянной подпорке, тихо скулил сквозь кляп. Его лицо, искаженное сильным страхом, показалось Хакону странно знакомым.

— Сжальтесь! Молю вас, смилостивьтесь над стариком! — завопил Корнелиус Фуггер, как только у него изо рта выдернули кляп. — Они все у меня отняли. Мои деньги, мою семью. Меня не из-за чего пытать!

Хакон быстро развязал веревки и поставил трясущегося старика на ноги.

— С тобой ничего плохого не случится, если ты сделаешь, что я тебе скажу. Веди меня во дворец.

Лицо пленника исказилось от глубочайшего ужаса.

— В… во дворец? Опять? Нет! — взвыл он. Ужас на секунду сменился возмущением. — Неужели больше никто не знает этого проклятого города?

Сквозь его рыдания Хакон разобрал иные звуки и, подойдя к дверям склада, прислушался. Эти крики были ему знакомы. В течение многих лет они радовали его сердце во время штурма городов. Звук труб с его простой мелодией нес простую весть:

«Победа! Мюнстер пал!»

— Пошли. — Хакон снова поднял осевшего на пол старика. — На главную площадь, и как можно быстрее.

На улицах они увидели подтверждение радостному известию труб: грабеж начался всерьез. Наемники вытаскивали из домов все, что только стоило этих усилий, убивая любого, кто проявлял хоть малейшее поползновение помешать им. А заодно и многих из тех, кто даже не пытался этого сделать.

Хакон, толкая перед собой заливающегося слезами Корнелиуса, шел через опустошаемый город. До площади оставалось недалеко, и их появление совпало с триумфальным въездом Филиппа Гессенского и епископа Мюнстера.

А сразу за ними ехали братья Чибо.

Франчетто был полностью облачен в доспехи, но по-прежнему горбился. Джанкарло сидел прямо в красном облачении, подобающем его сану. Братья направлялись к помосту, с которого совсем недавно царь Мюнстера принимал поклонение своих подданных. Он и теперь находился здесь. С Яна сорвали все его нарядные одежды и заточили в клетку нагим. Тело лжемессии было покрыто синяками, кровь запекалась на многочисленных ранах, опущенные глаза остекленели. Уцелевшие во время штурма горожане, многие из которых всегда ненавидели и боялись «Давида», теперь насмехались над ним, и в клетку постоянно летела грязь, которая уже залепила пленника с ног до головы.

Когда конные предводители победителей добрались до помоста, Хакон всмотрелся в толпу, пытаясь отыскать взглядом Жана и его смертельного врага, фон Золингена. Не увидеть немца было бы трудно, и Хакон достаточно быстро его нашел: тот стоял в окружении своих солдат. Приглядевшись, скандинав различил у их ног нечто мешкообразное, и только когда толпа чуть раздалась, понял, что это нечто состоит не из дерюги, а из плоти, увязанной наподобие цыпленка, приготовленного для вертела. При этой мысли он на секунду вернулся в жаркий день в Туре, на скотобойню, к соревнованию. Жан Ромбо все-таки жив. Нет смысла связывать труп.