— На меня напали, отец. Ограбили. Моя рука… — Он поднял обрубок, показывая его непреклонной спине. — Их было слишком много. Я ничего…

Он замолчал. Сама тишина, повисшая в комнате, заставила его замолчать. Такая тишина повисает после удара молнии, когда еще не слышно грома.

— Ничего?

Отец повернул к нему покрывшееся багровыми пятнами лицо. Оно исказилось бешеной яростью, которую Фуггер вспоминал почти каждую ночь в течение всех этих семи лет. Он отшатнулся и весь сжался, стараясь возвести внутри себя стену, как делал во время проливных дождей или палящего зноя под виселицей.

— Ничего? Прошло семь лет, из-за твоей глупости семья разорилась — и ты говоришь «ничего»? — Корнелиус начал метаться по комнате, сотрясаясь всем телом. — Все беды, которые на нас давят, начались с того самого дня, как ты потерял наше золото. Если бы мы благополучно спрятали его в Аугсбурге у моего двоюродного брата, мне не пришлось бы оставаться в Мюнстере. Я бы смог выбраться отсюда раньше, когда это безумие только начиналось. А теперь мы потеряли почти все!

Он начал царапать ногтями камень внутри камина. Фуггер поднял голову и увидел, как камень отодвигается. Неверный свет свечи упал на блестящий металл, спрятанный в тайнике.

— Смотри! Благодаря моему умению я восстановил наше состояние. Оно даже стало вдвое, втрое больше того, что растерял ты. Но я не могу выбраться из Мюнстера, и скоро отряды наших освободителей захватят город и начнут вершить здесь свое ужасное возмездие. Они не станут разбирать между фанатиками и такими, как я. Они просто убьют меня и заберут мое золото. А единственный дорогой мне ребенок будет изнасилован безумцем. Если она и останется в живых, пользы от нее уже не будет!

Фуггер пролепетал:

— Отец, они могут пощадить женщин…

— Пощадить? Какое мне до этого дело? Моя дочь будет разбитым горшком. Я не смогу продать девственность, которой она лишится. Стоит ей побывать в руках Яна Бокельзона — и с тем же успехом она может переспать с целой ротой наемников, с каждым по очереди! — Корнелиус посмотрел на сжавшегося в углу сына. — А все ты! Все началось с тебя — все наши несчастья. Ты — такой же бесполезный, какой скоро станет она!

Прячась в отбросах под виселицей, Фуггер уже слышал все эти слова. Мысленно он слышал их тысячи раз. Он сгибался под напором бури, лил слезы на мусор, признавался в своей никчемности ворону и крысам, которые были его единственными товарищами.

Но все это случилось до того, как он встретился с Жаном Ромбо.

— Но, отец, — воскликнул Фуггер, — с тех пор я совершил такие вещи! Тот человек, с которым я пришел в Мюнстер, — помнишь, Жан Ромбо? Он — тот, кто отрубил голову королеве Англии. Он — мой друг.

— Твой друг — мясник? И это — твое достижение?

Но отец должен все понять! Да, его сын пал так низко, как только возможно пасть человеку. Но Фуггер снова поднялся. Он участвует в благородном деле. Он проник в царство дьявола и похитил принадлежавшую ему добычу. Он говорил с тенью самой Анны Болейн. Сын Корнелиуса Фуггера стал рыцарем королевы протестантов! Конечно же, как только Корнелиус Фуггер услышит об этом, он все поймет!

— Но, отец, — снова заговорил Фуггер. И поведал ему всю свою славную историю.

Сначала старик перебивал его оскорбительными замечаниями и сомнениями относительно его рассудка. Однако постепенно Корнелиус успокоился и с полуоткрытым ртом слушал рассказ о невероятных событиях. А когда Фуггер снова вернулся к тому, что привело его обратно в Мюнстер, отец запустил пальцы в тайничок, где хранилось золото, вытащил оттуда золотой талер и начал подбрасывать монету.

— И эта отрубленная рука, — теперь голос Корнелиуса звучал уже совсем мягко, — она по-прежнему при нем? Здесь, в Мюнстере?

— Да, отец. Нам удалось выходить из ужасных положений, и когда мы выберемся отсюда, то исполним клятву, которую дал Жан. Мы вернемся обратно в… в те места, где мы встретились, и закопаем руку там. В землю. И наша королева сможет наконец покоиться с миром.

— Королева?

Золотая монета перелетала из ладони в ладонь, блестя при свете свечи. Закончив свой рассказ, Фуггер вдруг почувствовал себя страшно усталым. От блеска монеты у него начали слипаться глаза.

Отец продолжил:

— Королева! А я вот думаю о царице. Вернее, о той женщине, которая может… получить такую честь. Ах, Альбрехт! — На плечо Фуггера легла рука, и он привычно вздрогнул. Однако странное дело: отцовская рука начала его гладить! — Альбрехт, мой милый сын, неужели ты не понимаешь? У тебя появилась возможность восстановить свою честь в моих глазах. Спасти свою сестру, свою мать и честь имени Фуггеров.

— Каким образом, отец? — Голос Фуггера стал звучать чуть визгливо. Он не мог оторвать глаз от руки, лежащей у него на плече. — Ради этого я готов на все!

— Конечно, готов! Ты — тот сын, какого я растил. Человек чести. — Корнелиус подался к нему и понизил голос: — Ян Бокельзон считает эту Анну Болейн мученицей новой веры. Не спрашивай меня, почему он так решил. Ты ведь видел, как он разгорячился, когда узнал, кто твой друг. А что будет, если он действительно получит часть своей мученицы?

Отцовская ладонь у Фуггера на плече. Золотая монета поднята высоко и ярко сверкает. Фуггер ничего не понимал:

— Часть мученицы, отец?

— Да, мой мальчик. Отдай ему эту ведьминскую руку. Он считает себя богом, сошедшим на землю. Новым мессией, творящим чудеса. Единственное, чего он еще не пытался сделать, — это воскрешать мертвых. Новая игрушка отвлечет его от женитьбы на твоей сестре. Он будет ждать Анну Болейн.

Внезапно Фуггер понял, о чем говорит его отец.

— Ты хочешь, чтобы я предал моего друга?

— А ты предпочтешь предать свою семью? Один раз ты уже сделал это! А ведь одним своим поступком ты мог бы всех нас спасти!

— Ах, отец! — Из всех ужасов, которые Альбрехт пережил в этой комнате, этот был самым страшным. — Нет! Я не могу. Не могу!

— Можешь. И сделаешь. — Нежность пропала. Багровые пятна снова покрыли лицо Корнелиуса, взгляд наполнился яростью. — А если откажешься, значит, ты снова нас предал. Обрек сестру на ад, мать — на изнасилование и убийство, имя твоей семьи — на поругание. За это ты понесешь наказание в аду. О, и на земле тоже. О да. На земле ты тоже будешь сурово наказан.

Фуггер увидел, как отец потянулся к потолку, где лежали ореховые розги. В щели между известкой и балкой. Он закрыл глаза, видя только черноту отбросов под виселицей. Удары, которые сыпались на него там, в его кошмарах, как справедливое наказание за его бесчисленные грехи, снова обрушились на его плечи.

— Еще неделя. От силы десять дней, так я думаю, — сказал Урия Мейкпис. — Они хорошо дерутся — для непрофессионалов, но без провизии им долго не продержаться. При осадах всегда так, верно? Царь Ян скоро разрешит уйти женщинам и детям, а женщины — самые хорошие бойцы. После их ухода мужчины долго не продержатся. Кто-нибудь да сдаст город. — Он подался вперед. — Кстати о продуктах. Не соблазнишься еще одной миской крысиной похлебки? Знаю, многие ее терпеть не могут, но лично я всегда любил крысятину. Оно, право, и к лучшему.

Жан проводил с англичанином уже второй день. Тот оказался хорошим проводником по стенам, так что Жану удалось наметить несколько возможных выходов из города — на всякий случай. Он был согласен с тем, что говорил ему прежний соратник. Оборона находилась на грани развала.

Жан отказался от крысы и отодвинулся от стола.

— Не вижу, чтобы ты особо страдал, Урия. Тебя не сравнить с теми ходячими скелетами, которых я видел в городе.

— А! — Мейкпис положил себе еще половник похлебки. — Это потому, что я — одновременно военный советник и главный палач его величества. Любимцам редко приходится голодать. Как ты убедишься сегодня вечером на свадебном пиру.

Жан встал и отошел к окну, чтобы посмотреть на улицу. Он все еще надеялся, что Фуггер сам придет к нему. Жан заходил к нему домой и оставил весточку у его матери, но та сказала, что Альбрехт занят делами семьи и придет, если сможет. А если он не придет, то очень важно, чтобы Жан вечером явился во дворец, на свадьбу. Жан надеялся, что это будет их последний вечер в аду Мюнстера.