Он знал, что в вонючем трюме одного из кораблей, отправляющегося в Вест-Индию, прячутся двадцать еретиков. Они щедро заплатили за его молчание. Он знал, что партия почти идеально изготовленных фальшивых дукатов только что доставлена от серебряных дел мастеров из Измира. И получил недурное вознаграждение за посредничество. И еще он знал, что монах-доминиканец заплатил ЗОЛОТОМ за проезд до Ливорно, вольной гавани Тосканы. Такие странности — вроде монахов, расплачивающихся золотом, — тревожили Грегора, так что он решил нанести странному пассажиру полуночный визит. Он предпочитал самостоятельно разбираться со странностями, потому что крайне трудно найти людей, которые не пытались бы его обжулить. Только сегодняшним утром именно за это он собственноручно задушил гарротой слугу. Сейчас, вспоминая изумление, отразившееся на лице обманщика, Грегор улыбнулся.

Кто-то постоянно пытался нащупать какую-нибудь его слабость, которую можно было бы эксплуатировать, и своевременное применение гарроты напомнит таким людям, что он находится на вершине уже пять лет — и собирается оставаться там еще долго. Нынешний Король воров понимал, что это не может длиться вечно. Только до тех пор, пока он не накопит достаточно много золота, чтобы можно было вернуться домой и доживать остаток своих дней в роскоши. И когда он вспомнил о Баварии, то снова улыбнулся. Его личное состояние уже гарантирует ему жизнь преуспевающего бюргера. Еще пять удачных лет — и он сможет купить себе титул. Неплохо для незаконнорожденного сына мясника.

Для этого достаточно было просто знать все, что происходит, чтобы не возникало неожиданностей. Так что когда в его двери вошел Генрих фон Золинген, Грегор отнюдь не обрадовался. Тому были свои причины.

— Генрих! — расплылся он в улыбке. — Давно не встречались!

Мысленно он уже видел очередную шею, перетянутую гарротой. Кто-то заплатит за то, что этот человек оказался рядом без предупреждения.

Поскольку немец-телохранитель никогда не видел Бекк, Жан поручил «юнцу» вести за ним слежку, тогда как сам он с остальными последовал за ней на более почтительном расстоянии. Им удалось не потерять Генриха в городской сутолоке, и теперь все четверо встретились позади палатки торговца водой, установленной напротив лестницы, по которой только что поднялся тот, кого они преследовали. Генрих все еще встряхивал головой и растирал лоб: это он делал с того момента, когда они бросили его на землю у городских стен, поскольку его стоны свидетельствовали о том, что он начал приходить в сознание. Неуверенно переставляя ноги, он оглянулся всего один раз.

Фуггер отправился торговаться за продукты и вино, а остальные трое остались следить за единственной дверью дома. В нее входило и выходило множество людей.

— Судя по оживлению, — объявил Хакон, — я бы сказал, что это бордель.

— И довольно низкого пошиба, — заметил Жан, глядя, как в дверь входит уже десятый мужчина за последние десять минут. — Все отбросы порта. И подолгу не задерживаются. Наверное, денег маловато.

Оба засмеялись, а Бекк покраснела. В этот момент вернулся Фуггер и начал раздавать своим товарищам хлеб, персики, вино, свиные ножки и жареную требуху. Корзинка, в которой он все это принес, была перевернута и теперь служила столиком.

Фуггер был доволен не только своими покупками.

— У нас с Демоном есть новости. Как вы думаете, где укрылся наш немец?

— В борделе! — хором заявили Жан и Хакон.

— Этот добродетельный католик-баварец? Как вы могли такое подумать? Нет-нет. По словам моего приятеля, торговца требухой (правда, свиные кишки просто объедение, мой юный Давид?), так вот, по его словам, наш приятель имеет блестящие знакомства. Он в обществе монарха!

— Как это — монарха? — Хакон, поделившийся мясом с Фенриром, уже проглотил почти всю свою порцию и теперь начал поглядывать на чужие. Бекк, выплюнув еду после слов Фуггера, передвинула требуху скандинаву и перешла на персики с хлебом.

— Попробуй угадать! — Скармливая Демону крошки, Фуггер открыто веселился. — Давай я составлю для тебя загадку. Кто выше всех и ниже всех; кто собрал себе двор, чтобы не вышвырнули во двор?

— Король воров, — ответил Жан.

— Браво, мастер, с первой попытки! — воскликнул Фуггер. — Хитрость и сила в одном лице. Под твоим предводительством можем ли мы не добиться успеха?

Жан выплюнул жесткий хрящ; его смутила шутка Фуггера. Он встал, взялся одной рукой за край навеса и устремил взгляд на дверь, за которой скрылся немец.

«Он назвал меня предводителем. Какой я предводитель? Я всегда следовал за кем-то — в бою, на эшафоты. Именно так и положено таким, как я. Не отвечать ни за кого, кроме себя самого. Сражаться с тем, кто оказался передо мной, потом — со следующим. Перерубать шею, которую мне подставили. Так я жил. Королева Англии, Король воров, архиепископ Сиенский. И я, Жан Ромбо, крестьянин с Луары!»

— Ты когда-нибудь думаешь о возможности провала, француз? — Голос Бекк прозвучал тихо, неслышно для их спутников, шутливо спорящих за столом.

«Если я предводитель, — сказал он себе, — то мне положено говорить только о победе, а не о сомнениях». Однако он не успел подобрать слова для убедительной лжи, когда Бекк добавила:

— Потому что я думаю, и часто. Иногда мне кажется, будто мною брошен вызов всему миру. И тогда я не вижу иного конца, кроме несчастливого. И когда я это вижу, я отчаиваюсь.

В голосе и взгляде юнца Жан увидел что-то еще, что-то непонятное.

— И как же ты продолжаешь держаться, когда приходит отчаяние?

Повернувшись, он увидел, как на юных губах блестит сок персика.

— Я стараюсь думать о своей цели и о том, как сильна моя меткая рука.

— Не знаю, поможет ли мне это.

Пальцы сжали ему руку выше локтя.

— Не могу ничего сказать о твоей цели, — тихо проговорил Бекк, — но рука у тебя, похоже, сильная.

Пальцы задержались на секунду, а потом разжались. Парнишка вернулся к столу. Жан на секунду почувствовал одиночество, а потом — прилив сил.

Правота его дела и силы, чтобы его исполнить. Ему достаточно находить ответы на простые вопросы, один за другим, по очереди. И первый вопрос такой: что делает у Короля воров телохранитель архиепископа Сиенского?

Требует уплатить долг.

Генрих произнес одну фразу, которую ему нужно было произнести, и теперь оперся ладонями о столешницу, глядя в глаза Грегору.

Странная штука — память. Мальтиец Грегор потратил много лет на то, чтобы забыть о своей последней встрече с этим человеком. Такую ночь хотелось забыть: она для этого подходила. Или не подходила, с какой стороны посмотреть. Он не думал о ней уже давно. Иногда женщины говорили ему, что во сне он хнычет, но что из того? Каждый когда-нибудь хнычет. Это ничего не значит. Это вовсе не говорит о том, что ему вспомнился Рим.

Как он вспомнился Грегору сейчас, воскрешенный холодным взглядом его старого товарища по оружию, Генриха фон Золингена.

Грегор вспомнил, как, прежде чем стать мальтийцем, он воевал вместе с Генрихом в одном отряде наемников. Он Даже вспомнил, почему они оказались в Риме: в 1527 году Папа снова стал перебежчиком: он примкнул к французам, предав императора. А император, Карл, слишком долго не платил своим солдатам. Они решили взять долг Карла с его врагов и, несмотря на уговоры вернуться обратно, двинулись прямо на Рим. Многие из них обратились в новую веру Лютера, и избиение католиков стало для них единственной возможностью вести Священную войну, потому что редкие налеты на турок не шли в счет.

Грегор вспомнил, как они с Генрихом, будучи добрыми католиками-баварцами, ограничивали свое мародерство неосвященной землей и не насиловали монахинь, тем самым смягчая укоры совести. Добыча попадалась богатая. Сопротивления им почти не оказывали.

Именно это «почти» Грегор и старался забыть, надеясь, что человек, стоящий над ним, добавит что-то к своему заявлению. «Ты у меня в долгу». Вот и все, что он сказал и теперь молча смотрел на Грегора. И тот, никогда прежде не испытывавший недостатка в словах, сейчас не находил их. И продолжал вспоминать.