Томас судорожно втянул носом воздух, продолжая наступать на Джасмин до тех пор, пока она не прижалась спиной к стене шатра.

– Ты пугаешь меня, Джас. Ты ужасно пугаешь меня, потому что мы такие разные и потому что на таких, как ты, люди моего круга не женятся. Но я не могу думать ни о чем и ни о ком, кроме тебя. Когда я рядом с тобой, я готов бросить все, что мне важно – титул, семью, проклятое наследство. Я готов на все, чтобы удержать тебя рядом с собой. Это сумасшествие, настоящее сумасшествие, но я не могу остановиться, не могу убежать от тебя. Больше не смогу.

Руки Томаса отчаянно дрожали, когда он сжал их в кулаки.

– Когда я с тобой, я впервые в жизни ощущаю себя свободным, – хрипло произнес молодой человек. – Я хочу, чтобы ты была со мной, но ты по-прежнему не доверяешь мне и сомневаешься. Почему, Джас?

Такая жестокая откровенность обезоружила Джасмин. Ее нижняя губа предательски задрожала, и она почувствовала, что очень близка к тому, чтобы разрыдаться. В глубине глаз Томаса вспыхнул огонь, и он обхватил лицо девушки ладонями. Прикосновение было невероятно нежным, словно он боялся причинить Джасмин боль. Он провел подушечками больших пальцев по ее глазам в том месте, где грозили пролиться слезы.

– А, кажется, теперь я понимаю. За твоими словами стоит что-то еще, не так ли, Джас? Дело не во мне и не в моем окружении, от которого ты отгородилась… Дело в твоем отце? В твоем настоящем отце, бывшем шейхе этого племени? Он причина твоего дурного настроения?

Шок парализовал Джасмин, тщетно пытающуюся взять себя в руки. Дьявол, Томас догадался, несмотря на то, что она держала рот на замке. Вырвавшись из объятий Томаса, девушка обхватила себя руками.

– Из меня получилась отвратительная актриса, не правда ли? – Дрожащий смех не помог унять душевные страдания. – Давно ты узнал?

– Лишь вчера, когда услышал разговор Джабари с твоим дядей. Они говорили по-английски, так что сомневаюсь, чтобы кто-то еще узнал об этом.

– Тогда тебе нужно знать следующее. Я здесь для того, чтобы найти хотя бы одного человека, который отозвался бы о моем отце с теплотой – об уважении я не говорю. Только все они благодарят Бога за то, что его больше нет в живых. – Джасмин отвела глаза, дрожа от гнева и боли. – Он был моим отцом. Проклиная его или его память, люди проклинают и меня.

– Джасмин, ты не твой отец, – тихо произнес Томас. – Ты такая, какая ты есть, независимо оттого, каким был твой настоящий отец.

– Но в Англии тот, кто тебя зачат, определяет твою судьбу, потому что ты его наследник.

Взгляд Томаса стал отрешенным.

– Я не похож на своего отца и никогда не стану вести себя так, как он.

– Я тоже не такая, как отец, но в моих жилах течет его кровь, и… – Джасмин замолчала, боясь озвучить самые ужасные страхи, терзающие ее душу.

Томас сделал это за нее:

– Ты боишься, что станешь таким же жестоким человеком, как он? Цветочек, дать жизнь ребенку может любой, но станет его настоящим отцом только тот, кто его вырастил. Я считаю, что виконт твой настоящий отец. Разве не он привил тебе доброту и уважение? Ты не научилась бы этому у шейха.

Томас опустил руки, и на его лице возникло усталое и какое-то беззащитное выражение.

– Я никогда не смог бы научиться доброте и уважению у своего отца. Он вбил в меня все то, что считал ценным для себя, но, к счастью, он не смог управлять моей жизнью.

– Мы плоды наших родителей, – прошептала Джасмин. – И мы не можем изменить этого.

– Можем, если захотим. Мы можем измениться, Джас. Только нужно очень этого хотеть. Ты хочешь, Джас?

Преисполненная горечи, девушка закрыла глаза. Она думала, что если она найдет в ком-то, хоть каплю уважения к своему отцу, ее действия будут отчасти оправданны. Тогда ее поведение можно было бы считать признаком сильной, яркой личности, не позволяющей никому себя оскорбить – такой, как шейх Фарик. Самый темный страх Джасмин показал свое лицо. Ее отец прослыл беспощадным животным, и она исподволь повторяла его действия, публикуя в газете свои колонки. Даже попытка оправдать их местью не дала результата. Вместо того чтобы перешагнуть через свою боль, она увязла в грязи.

Но Джасмин не хотела быть такой, как Фарик. Ни за что.

– С чего мне начать? – спросила она.

– Можешь начать с меня. Обещаешь не осуждать меня за следование собственным привычкам и видеть во мне того, кем я являюсь на самом деле, а не судить обо мне по окружению?

Джасмин вопросительно вскинула бровь.

– А кто ты на самом деле?

– Тот, кто видит в тебе тебя, Джас, красивую и умную женщину. Не представительницу какой-то определенной страны, сословия или расы. Ты необычная и самая яркая звезда на темном небе Египта, затмевающая своим светом все остальные звезды. И я лишь испытаю гордость от того, что рядом со мной такая женщина – будь то в Англии или в Египте.

Томас глядел на Джасмин так, как если бы она была единственной женщиной в мире.

– Надену ли я на себя арабскую одежду и повешу ли на пояс саблю, я останусь самим собой. В арабском платье или в английском костюме я буду все тот же Томас Уолленфорд независимо от культуры, традиций или одежды. Разве не это важнее всего? Потому что именно такой я вижу тебя. Ты единственная в своем роде, Джасмин, неповторимая, обворожительная и притягательная. И при этом не важно, кто дал тебе жизнь. Я вижу ту женщину, что живет внутри тебя – яркую, сверкающую звезду, затмевающую своим светом все вокруг. И никогда не смогу отвернуться от тебя, как не отворачиваюсь сейчас.

– О, Томас… Это п-правда? – задыхаясь от рвущихся из горла рыданий, вымолвила Джасмин.

– Правда, цветочек, – торжественно произнес Томас. – Мы с тобой происходим из разных миров, но сможем сломить стоящие на нашем пути преграды. Мои друзья полюбят тебя, когда узнают лучше. Только вот твоя язвительность держит на расстоянии тех, кто мог бы изменить свое мнение о тебе. Твой язык смертоноснее, чем сабли воинов-хамсинов.

Джасмин отчаянно заморгала, чтобы не дать пролиться слезам.

– Я часто говорю, не подумав. Будто слова по своей воле слетают с моего языка. В такие моменты становится жаль, что их нельзя схватить и запихнуть обратно. Иногда мне хочется, чтобы у меня совсем не было языка.

– Рты созданы не только для того, чтобы говорить, но и для более… приятных вещей. – Во взгляде Томаса проснулась нежность. Взяв Джасмин за плечи, Томас притянул ее к себе. Он осторожно коснулся ее щеки. Прикосновение его загрубевших пальцев к ее коже было легким, точно взмах крыла бабочки, но оно обожгло Джасмин, подобно вспышке.

– Обуздать свою страсть труднее всего. А иногда и вовсе невозможно.

Томас чувствовал себя так, словно они только что пересекли невидимую границу, отделяющую их от чего-то неизведанного.

Голос Джасмин, произносящий слова на арабском языке, звучал страстно, тихо и необычно. Этот язык был подобен чарующей музыке, слетающей с восхитительно полных, похожих на лепестки роз губ девушки. Томас опьянел от этих звуков. Вот она, Джасмин. В длинном ярко-голубом национальном платье, вздымающемся вокруг ее стройных ног, с темными локонами, спускающимися до самых бедер, и раскрашенными хной пальцами, выглядывающими из золотых сандалий. Она казалась Томасу воплощением таинственности и очарования.

Мужчину охватило непреодолимое желание – обжигающее, как ярко-желтое солнце пустыни. Томасу хотелось взять Джасмин за руку, завести ее в один из шатров и положить на мягкие простыни из хлопка. Он будет страстно любить ее до тех пор, пока она не выкрикнет его имя.

Томас чувствовал себя так, словно они были одни на острове. Смех, треск костра, голоса становились все глуше. Все ощущения Томаса сосредоточились на Джасмин, на ее изысканной красоте. На больших раскосых глазах – темных, точно египетская ночь. На изящных скулах, очаровательном вздернутом носике, маленьком подбородке и гладкой, точно шелк, коже цвета гречишного меда.

Томас понимал, что, поцеловав Джасмин здесь и сейчас, он поступит не менее безрассудно, чем тогда в Гайд-парке. Ее дядя и воины из племени хамсин находились поблизости. Но эта мысль не остудила в Томасе ни вожделения, ни желания выпустить на свободу томящегося в его душе зверя. И, несмотря на то, что он был наследник титула, а не дикарь, Томас в какое-то мгновение задрожал от терзающей его страсти.