Итак, в атмосфере агрессивной нетерпимости к религии и ве­рующим Сталин не принимал участия в организации репрессий против Русской церкви. Был ли он верующим человеком? Конечно, нет. Но хотя он явно не разделял господствующего в то время анти­религиозного радикализма, он не мог пойти на крутой поворот по либерализации отношения к Церкви. Такие действия неизбежно натолкнулись бы на сопротивление оппозиции. Более того, его про­тивники непременно использовали бы этот факт для обвинения его в «отступлении от революции».

Кстати, на его совести нет и вины за судьбу царской семьи. На этот счет существует любопытное свидетельство. Е.Л. Джугашвили пишет, что, когда в 1922 году Сталин с Орджоникидзе приехали в Грузию, мать спросила его: «Сынок, на твоих руках нет царской крови?» «Вот тебе крест, истинно нет!» — ответил Сталин и пере­крестился на глазах у всех. Изумленному Орджоникидзе он пояс­нил: «Она же верующая! Дай бог, чтобы наш народ так поверил в марксизм, как она в Бога».

Но восстановим хронологическую нить повествования. В мае 1922 года Ленин перенес первый инсульт. Его увезли в Горки, он чувствовал себя плохо и 30-го числа потребовал, чтобы к нему вы­звали Сталина. Встревоженный Сталин приехал по вызову вместе с Бухариным.

Сестра Ленина М.И. Ульянова вспоминала: «Сталин прошел в комнату Владимира Ильича, плотно прикрыв за собой, по просьбе Ильича, дверь. Бухарин остался с нами и как-то таинственно за­явил: «Я догадываюсь, зачем Владимир Ильич хочет видеть Стали­на». Но о догадке своей нам на этот раз не рассказал.

Через несколько минут дверь в комнату Владимира Ильича от­крылась, и Сталин, который показался мне несколько расстроен­ным, вышел. Простившись с нами, оба они (Бухарин и Сталин) на­правились мимо Большого дома через домик санатория во двор к автомобилю.

Я пошла проводить их. Они о чем-то разговаривали друг с дру­гом вполголоса, но во дворе Сталин обернулся ко мне и сказал: «Ей (он имел в виду меня) можно сказать, а Наде (Надежде Константи­новне — жене Ленина) не надо». И Сталин передал мне, что Влади­мир Ильич вызвал его для того, чтобы напомнить ему обещание, данное ранее, помочь ему вовремя уйти со сцены, если у него будет паралич».

Следует пояснить, что один из основателей французской рабо­чей партии, член I Интернационала, философ и политэконом Поль Лафарг, почувствовав неизбежность смерти, покончил жизнь са­моубийством вместе с женой. Эта история произвела глубокое впечатление на Ленина. Еще в 1911 году он сказал Крупской: «Если не можешь больше для партии работать, надо посмотреть правде в глаза и умереть так, как Лафарг».

Рассказывая о причинах вызова Сталина в Горки, Мария Улья­нова продолжает: «Теперь момент, о котором я вам раньше гово­рил, — сказал (Сталину) Владимир Ильич, — наступил, у меня па­ралич, и мне нужна ваша помощь».

Владимир Ильич попросил Сталина привезти ему яд. Сталин обещал, поцеловался с Владимиром Ильичом и вышел из его ком­наты. Но тут во время нашего разговора Сталина взяло сомнение: не понял ли Владимир Ильич его согласие таким образом, что дей­ствительно момент покончить с жизнью наступил и надежды на выздоровление больше нет?»

Конечно, Сталин попал в сложную, можно сказать, трагедий­ную ситуацию. Только за пределами комнаты больного он осознал всю щепетильность ситуации и ту ответственность, которая взва­лилась на него в связи с опрометчивостью его согласия на исполне­ние столь экстравагантной просьбы соратника.

Он поспешил объяснить сестре Ленина: «Я обещал, чтобы его успокоить, но если он в самом деле истолкует мои слова в том смысле, что надежды больше нет? И выйдет как бы подтверждение его безнадежности?»

«Обсудив это, — пишет М. Ульянова, — мы решили, что надо Сталину еще раз зайти к Владимиру Ильичу и сказать, что он пере­говорил с врачами и последние заверили его, что положение Влади­мира Ильича совсем не так безнадежно, болезнь его не неизлечима и что надо с исполнением просьбы Владимира Ильича подождать. Так и было сделано».

Сталин вернулся к больному. Он «пробыл у Ленина еще мень­ше, чем в первый раз, и, выйдя, сказал нам с Бухариным, что Влади­мир Ильич согласился подождать и что сообщение Сталина о его состоянии со слов врачей Владимира Ильича, видимо, обрадовало». Успокоило его то, что Сталин обещал ему помочь с ядом, если «на­дежды действительно не будет». «Хотя, — отмечает М.И. Ульяно­ва, — он (Ленин) не совсем поверил: «дипломатничаете, мол».

Так обыденно изложила события сестра Ленина. И казалось, что ситуация разрядилась. До начала осени глава правительства на­ходился на отдыхе в Горках. Сталин навещал больного. Свои впе­чатления он описал в статье «Ленин на отдыхе», опубликованной 24 сентября 1922 года в «Правде».

В ней он пишет: «...Тов. Ленин, во время моего первого свидания с ним в июле, после полуторамесячного перерыва, произвел на меня именно такое впечатление старого бойца, успевшего отдохнуть после изнурительных непрерывных боев и посвежевшего после отдыха. Свежий и обновленный, но со следами усталости и переутомления».

Рассказ Сталина воспринимался оптимистично. Но мог ли он писать иначе о человеке, который был для него непререкаемым ав­торитетом? «Мне нельзя читать газеты, — иронически замечает тов. Ленин, — мне нельзя говорить о политике, я старательно обхо­жу каждый клочок бумаги, валяющийся на столе, боясь, как бы он не оказался газетой и как бы не вышло из этого нарушения дисци­плины».

Я хохочу и превозношу до небес дисциплинированность тов. Ленина. Тут же смеемся над врачами, которые не могут понять, что профессиональным политикам, получившим свидание, нельзя не говорить о политике. Поражает в тов. Ленине жадность к вопро­сам и рвение, непреодолимое рвение к работе...

Совершенно другую картину застал я спустя месяц. На этот раз тов. Ленин окружен грудой книг и газет (ему разрешили читать и говорить о политике без ограничения). Нет больше следов устало­сти и переутомления. Нет признаков нервного рвения к работе — прошел голод. Спокойствие и уверенность вернулись к нему пол­ностью. Наш старый Ленин, хитро глядящий на собеседника, при­щурив глаз...

Зато и беседа наша на этот раз носит более оживленный характер. XII Всероссийская конференция РКП(б) прошла в Москве с 4 по 7 августа 1922 года. В отсутствие Ленина. И у многих делегатов возникло недоумение, «почему Сталин, в ту пору уже Генеральный секретарь ЦК партии, держался на этой конференции подчеркну­то в тени?»

Действительно, кроме краткого сообщения с информацией о посещении Ленина, Сталин не выступил ни по одному из обсуж­давшихся вопросов. На конференции царили Зиновьев (настоящие имя и фамилия: Овсей-Герш Аронович Радомысльский) и Каменев (настоящая фамилия — Розенфельд). Каменев открыл конферен­цию, а для ее закрытия председательствовавший на последнем за­седании Зиновьев предоставил слово Ярославскому (настоящие имя и фамилия — Миней Израилевич Губельман).

Словообильный Зиновьев выступил с двумя докладами: об ан­тисоветских партиях и о предстоявшем IV конгрессе Коминтерна. По мнению Микояна, «Зиновьев вообще держался на конферен­ции чрезмерно активно, изображая из себя в отсутствие Ленина как бы руководителя партии».

Такое обилие на конференции людей с еврейскими корнями не случайно. К XI съезду партии из 375 901 человека, составлявших ее ряды, евреев было — 19 546. То есть немногим более 5 процентов (один из 20). Однако в составе избранного на съезде ЦК представи­телей этой национальности насчитывалось уже более четверти, а из семи его членов Политбюро евреями были трое. Именно эта трой­ка и составила впоследствии непримиримую оппозицию Сталину.

В том, что и в текущей работе Политбюро, и на конференции Ста­лин держался в скромной позиции Генерального секретаря, истори­ки антисталинисты усмотрели «коварный» ход. Стремление приту­пить бдительность соратников при далеко идущих намерениях.

Но, во-первых, в этот период ничто еще не свидетельствовало о скорой смерти Ленина. Во-вторых, даже при всем своем прагма­тизме Сталин не мог навязать своим коллегам по Политбюро ма­неры, когда они — при живом руководителе партии — почти де­монстративно занялись дележкой «шкуры неубитого медведя» власти.