— Слова, — безжалостно оборвал ее Роберт. — Опять слова… А толк, толк какой? — добавил_он мягче и сел на тахте рядом с Пат.
Пат молчала, неподвижная, словно экспонат из музея восковых фигур мадам Тюссо.
Роберт встал. Подойдя к журнальному столику, зажег лампу, развернул, порвав, газету.
— Даже священники, — крикнул он, — которым сам бог велел нести людям его слово, перешли от проповедей к делу. Слушай:
«Четыре священника из Канзаса молотами разбили приборы ракетной установки. В Миннеаполисе двое разбили компьютер, предназначенный для подводной лодки «Трайдент». Во время судебного процесса судья Майлс Лорд вынужден был признать: «Когда я задумываюсь о мере наказания для этих обвиняемых, пытавшихся сломать орудие массового уничтожения, то невольно спрашиваю себя: могут ли дела создателей оружия быть более угодны всевышнему, чем тех, кто призывает к переговорам? Почему мы выносим смертный приговор отдельным убийцам и одновременно воспеваем достоинства поджигателей войны?!»
Роберт бросил газету на пол. Обернулся к Пат. Она сидела с закрытыми глазами. Лицо ее приняло какой-то сероватый оттенок.
— Тебе плохо? — встрепенулся Роберт.
— Нет, просто глаза закрыла, — пробормотала Пат. — Ну…, и чем там кончилось… у американцев?
— Тем, что судья Майлс Лорд просто молодчага. По закону обвиняемым грозило десять лет тюрьмы. А он им дал шесть месяцев — условно! Я бы и ему, и этим героям-священникам в ноги поклонился.
Забарабанил дождь, хлестнуло в стекло окон тугими струями. Ветер, налетая порывами, заставлял ветви деревьев шарить по стенал!.
— Как это пошло. — отрешенно произнесла Пат. — Постель и политика… Как в дурных фильмах…
Она зябко передернула плечами, подняла с пола одеяло и легла, укрывшись с головой.
Роберту внезапно стало остро и обреченно жаль ее. Нахлынула, стиснув горло, нежность.
«Боже, — подумал он, обмирая, — зачем, почему живет в нас отчуждение, как вирус, разъедающий все: любовь, понимание друг друга, хрупкий мир каждого…»
Он и сам не мог сказать, что происходило с ним, отчего в душе с каждым днем все больше нарастала какая-то неудовлетворенность, затягивая его в болото отчаяния и одиночества. Еще в школе он вдруг понял, что окружающим нет дела до его чувств и переживаний. Поглощенные своими мелкими заботами и проблемами, они воспринимали всерьез лишь личности, отмеченные сутью порока, проходимцев, разыгрывающих роль суперменов. Стоило ему искренне поделиться с кем-нибудь самым сокровенным, как тот не упускал возможности поддеть, уколоть его в самое больное место. И он научился жить, подобно моллюску в ракушке, то и дело захлопывая створки разных обличий — шута, циника, простачка, в зависимости от окружения и обстоятельств. Он с горечью ловил себя на том, что, избегая ссор, даже с Пат подчас вынужден был играть, и это злило и его, и ее…
Где-то уже под утро его разбудили стоны. Он нажал на кнопку ночника. Пат безумно металась по постели, хватая руками пустоту.
— Что с гобой? — Взял он ее за плечи.
Она открыла глаза и шумно, тяжело вздохнула Ее била нервная дрожь, на лбу блестели капельки пота. Узнав Роберта, приникла к его груди, рассказывая сбивчивым шепотом:
— Мне приснилось, будто я гуляю с детьми… И ощущение конца… Неотвратимое, цепенящее. Весна, деревья, зелень… Запахи — горькие, свежие. И это ощущение. И сразу другой запах: огня — всевластный, иссушающий. Какое-то убежище, потрескавшиеся губы: пить… И рядом вода — прозрачная, студеная, неживая, — отравленная… И черное пустое небо без звезд. Ужас!
Роберт обнял Пат и прижал к себе.
— Перестань… Я не знаю ни одного человека, которому не снилось бы подобное. Ты… Может, ты не поедешь завтра? Слышишь, что делается в саду?
— Надо ехать, — выдохнула она, еще вздрагивая.
Роберту опять вдруг стало тоскливо. Бен, Гарри, события мд-нувшего дня, тревоги, сомнения. Как выбраться из этого лабиринта? Как объяснить Пат, что творится у него на душе?
IV
Харсту принадлежал фамильный особняк в фешенебельном Мейфейре, но, пожалуй, куда больше он гордился не особняком, а огромным великолепным парком и не жалел на его содержание никаких денег. Парк был ухожен и причесан, как модный щеголь перед выездом на прием. Ожидая Джонни Симмонса, Харст, негромко напевая, с удовольствием прохаживался между рядами развесистых буков. Мелкозернистый белый песок приятно шуршал под ногами. К полудню погода разгулялась, но дождь, ливший целую ночь, все еще напоминал о себе — тяжелые капли, скатываясь с листьев, с глухим стуком падали на песок.
Вчерашний звонок взбудоражил Фрэда Харста, всколыхнул в памяти события военных лет, когда он впервые увидел Джонни Симмонса — блестящего молодого офицера ВВС США. Был тот умен, образован, а вдобавок красив и хорошо сложен, что в жизни тоже немаловажно.
В двадцать один год Симмонс имел уже чин майора, был штурманом лолка. Мундир его украшали три боевые награды. Войну Джонни закончил в Японии, и командование направило его в академию. А это означало: еще несколько годиков — и ты генерал.
Перед отлетом в Штаты Симмонс с группой офицеров поехал в Хиросиму. Посмотреть, что там наворотила атомная бомба.
«Мы вернулись люди как люди, — рассказывал Харсту знакомый американец, тоже участвовавший в той поездке, — а Джонни — с мозгами набекрень».
По возвращении в Штаты Симмонс незамедлительно подал в отставку и выступил в газетах с гневными разоблачительными статьями.
«Потрясающая бессмыслица! — негодовал Симмонс. — Нам твердят: «Месть за Пирл-Харбор!» А кому? Населению двух городов, в которых нет даже военных объектов. Между тем русские уже разгромили Квантунскую армию и тем самым поставили японских генералов на колени».
Но это было потом. А впервые Фрэд Харст встретил Джонни в мартовскую ночь 1945 года.
…Английские и американские самолеты базировались на аэродроме Бари в Италии. Проводились так называемые «челночные операции». Союзники помогали югославским партизанам. Чтобы взять больше на борт оружия и продовольствия, экипажи до минимума сокращали запас горючего. Сбросив грузы на парашютах в горах партизан, пилоты не возвращались на свою базу, а шли к русскому аэродрому. Там их заправляли бензином и маслом, загружали оружием и боеприпасами, и летчики по пути в Бари снова навещали партизан. Точно так же поступали и русские. В Италии их командование имело своих представителей.
Лейтенант Королевских военно-воздушных сил Фрэд Харст считал, что ему страшно не повезло. Друзья и приятели его, бывшие годом постарше, стали летчиками-истребителями, оседлали быстрокрылых «мустангов».
А молодой лейтенант Фрэд Харст «пилил» на толстяке С-47 американского производства. Правда, по тем временам это была неплохая воздушная лошадка, но она создавалась конструктором Сикорским не для военных целей и потому не имела никакого вооружения. Это значит — лети и думай: вот-вот появится «наци», а ты даже порцию свинцовых пилюль влепить ему не сможешь…
Однажды, уже под вечер, командование союзников в Бари получило тревожную радиограмму командира одного из партизанских отрядов: «Гитлеровцы зажали нас в горной долине. Боеприпасы на исходе. Если ночью не подбросите, утром нас уничтожат».
— Ваш штурман не имеет опыта ночных полетов, — сказал экипажу командир полка, — вместо него с вами полетит американец, толковый парень. Правда, у него репутация «красного», но, полагаю, за один полет он при всем желании не сможет вам затуманить мозги, ребята…
Лететь пришлось в сложных метеоусловиях Ветер гнал по небу многоярусные облака. Похожие на айсберги, они час от часу все плотнее сбивались в сплошную беспроглядную массу. Наконец в небе не осталось ни единого «оконца». Однако Джонни Симмонс и в самом деле оказался штурманом хоть куда. Вывел самолет точно к «воротам» — в долину, стиснутую горами. На карте она выглядела похожей на каменное корыто с зазубренными краями. Пробив сплошную облачность, экипаж увидел сигнальные огни партизан.
