Мешки следовало бросать с предельно малой высоты, чтобы ветром их не отнесло к гитлеровцам. А «корыто» такое короткое, что за один заход выбросить грузы просто не удавалось. Пришлось взмывать вверх, делать круг и снова вслепую снижаться, рискуя каждую секунду врезаться в скалы.

Боши тем временем вызвали по радио истребители, и, когда массивная туша транспортника в третий раз уже подмяла верхний слой облаков под себя, ударили автоматические пушки и крупнокалиберные пулеметы «мессершмиттов» На головы пилотов посыпались осколки вдребезги разбитого остекления, и в тот же миг по гулкому фюзеляжу будто железными прутьями хлестнули: очередь пулемета прошила дюраль насквозь.

Чувствуя безнаказанность, боши принялись забавляться, играя с обреченным самолетом, как кошки с мышью. Очередь, затем крутой вираж — и так один за одним нападали «мессеры». Упал замертво бортмеханик, ткнулся головой в передатчик радист, не успев отстучать свою последнюю радиограмму. Голова его прижала черную пуговку ключа, и в эфир полетело бесконечное тире. Как предсмертный стон.

Командиру экипажа пуля пробила руку, задев кость. Наспех перевязав его, Джонни Симмонс сел за штурвал на левое сиденье. В тот же миг самолет дернулся, будто запнувшись обо что-то твердое, — снаряд угодил в правый мотор. Один, без помощи Джонни, Харст не сумел бы его удержать.

Плохо стали слушаться рули поворота и высоты. Правый мотор выключили — мог загореться бензобак. Все понимали: смерть неизбежна.

«Рискнем?» — знаком предложил Джонни, ткнув рукой в пол кабины.

«Была не была!» — кивнул ему Харст.

Оба начали тихонько отжимать штурвалы от себя. Израненный самолет осторожно полез в плотную спасительную мглу.

— Почему же они нас сразу не прикончили, Джонни? — спросил на другой день Харст, встретив американца на аэродроме.

— Я думаю, тут две причины, Фрэд, — раздумчиво произнес Симмонс. — Или они изрядно глотнули шнапса перед вылетом, покуражиться спьяну захотелось, или… — Не договорив, он показал рукой на стоянку русских самолетов. — Гляди, те же самые С-47, купленные у нас по ленд-лизу…

Под ярким весенним солнцем на зеленых фюзеляжах пузатых транспортных машин поблескивали прозрачным плексигласом колпаки. Из них предостерегающе высунулись черные рыльца крупнокалиберных пулеметов, установленных на турелях.

— Боши могли принять нас за русских, — развивал свою догадку Симмонс. — А русские научили их остерегаться даже транспортников. Может, потому «мессеры» и били с дальних дистанций: ждали ответного огня.

— А тебя, как видно, и в самом деле не зря называют «красным», — с подозрением глянул на Джонни Харст.

— А ты что? Предпочел бы, чтобы я был «коричневым»? — блеснул глазами в сторону Харста Джонни.

— Красные, коричневые — все они одного поля ягоды, — отмахнулся Харст и, чтобы замять инцидент, предложил: — Пойдем-ка лучше выпьем.

— За что? — с легкой иронией, но вовсе не оскорбительно поинтересовался Симмонс.

— За то, чтобы поскорее развязаться с этой войной. И за мир, в котором мы, белые, будем жить, не опасаясь ни красных, ни коричневых, ни прочих цветных!

Как бы там ни было, Харст был искренне рад встрече со старым боевым товарищем. И когда за оградой раздался гудок подкатившего автомобиля, как на крыльях бросился к воротам.

Джонни был все таким же поджарым и стремительным. Только короткий ежик жестких волос густо подморозила седина. Гладко выбритое, немного удлиненное лицо покрывал загар, скрадывавший морщинки у глаз, делавший его моложе. И что особенно понравилось Харсту: Джонни ничуть не горбился под грузом своих шести десятков лет.

…Симмонс сгреб в крепкие объятия Харста, радостно сияя.

— А ты стал еще монументальнее, старина. Убей меня бог!

Он говорил и — радовался за двоих.

— Да и ты вроде еще лихой парень, — засмеялся Харст, тоже от всего сердца радуясь.

Вышколенный дворецкий почтительным истуканом замер у дверей дома. За долгие годы службы у Харста таких бурных встреч он не видывал ни разу. Садовник, подстригавший газон, метнет да и тоже косил удивленные глаза на утратившего степенность хозяина и его веселого гостя.

За обедом вспоминали фронтовых друзей, живых и погибших. Боевые дела. А когда вышли из-за стола, Джонни завел песню военных летчиков, привезенную в Италию англичанами. Харст подхватил ее и даже принялся дирижировать, вскочив с кресла, как он делал это когда-то в офицерском ресторанчике в Бари, когда был молодым лейтенантом Королевских ВВС.

пел он, раскачивая в такт фужером.

— А ведь мы и сейчас, старина, идем на одном крыле, — вздохнул Джонни. — По дороге я слушал новости. За минувший год только на территории Англии и Уэльса больше полутора тысяч компаний приказали долго жить. Да и у нас дела обстоят не лучше. Вспомни довоенные годы… Не находишь похожих черт? Кризис, безработица, волна банкротств. Я, например, всерьез озабочен, честное слово. Тем более кашу, заварившуюся тогда, расхлебывать пришлось нам. А сейчас она заварится на ядерном огоньке, Фрэд.

Харст одним глотком опорожнил содержимое фужера. Со стуком опустил фужер на стол. Хорошего настроения как не бывало.

— Ну знаешь, — криво усмехнулся он, — исторические аналогии — штука сомнительная. Я согласен: мир болен. Но где найти лекарство? И какое?

Симмонс забарабанил пальцами по краю стола.

— Во всяком случае, не то, которое предложил Гитлер. Нужно разоружаться, искать пути к укреплению взаимного доверия, — заметил он, выжимая из пачки сигарету и закуривая.

— Красивые словеса, — снова скривил рот хозяин дома. — Да к этому не готовы ни мы, ни русские, Джонни! Абсурд!

Харст тоже закурил…

— Представь на миг, — продолжал он, пуская изо рта струйку дыма, извивающуюся наподобие ленточки серпантина, — что бы произошло, если бы оба лагеря в мире разом сказали: «Стоп!» Армия безработных возрастет в десятки раз. Окажутся не у дел ученые, инженеры, предприниматели… Хлынут домой миллионы демобилизованных солдат и офицеров. Полетят в тартарары правительства… Вся мировая экономика рухнет, как карточный домик.

— И это — лекарство?! — перебил его Симмонс, сделав глубокую затяжку.

Харст постучал концом сигары по столу.

— Так где же выход? — спросил он, взглянув на Джонни.

— Сам не знаю, честно говоря, — развел длинными руками Джонни. — Но, по-видимому, надо идти на компромисс, который предлагают русские. По крайней мере, пока заморозить гонку вооружений при равенстве сил.

Харст немного подумал и покачал головой:

— Боюсь, уже невозможно, Джонни.

— Почему? — с недоумением спросил Симмонс.

Харст провел концом сигары по краю стола, словно прочертив стайерскую прямую.

— Я вижу двух упрямых до безумия бегунов, — хладнокровно объяснил он. — У них нет финиша. Они будут бежать и бежать рядом бок в бок, пока кто-нибудь не упадет замертво. Или… — Харст умолк и, потерев пальцем подбородок, закончил: — Или в отчаянии вцепятся друг другу в горло.

Симмонс смерил Харста удивленным взглядом.

— Но ведь оба хотят жить! — воскликнул он.

Харст затянулся сигарой и сказал с уверенностью в голосе:

— Мало хотеть жить, надо суметь выжить.

— Уничтожив соперника? — хрипло рассмеялся Симмонс.

— Я этого не сказал, Джонни, — скрывая досаду, ответил Харст

Симмонс задумчиво мял в пальцах погасшую сигарету.

— Фрэд, а ты помнишь, как прокручивали нам пленку с записью последней радиограммы нашего радиста? У меня теперь все чаще звучит в ушах его последнее, прощальное тире, посланное им — мертвым.

Утром, когда Пат уехала, Роберт снова набрал номер Гарри. Тот наконец-то оказался дома.