– Теперь, когда получила то, чего добивалась.

– Ты стала красивой, Джини, однако время сделало тебя беспощадной.

– Не знаю, как насчет красоты. Но у меня нет причин быть озлобленной.

– Постарайся понять, прошу тебя. Я не просто хотела заполучить титул Роджера, мне нужна была его привязанность. Я никогда не смогу обрести его любовь. Я с этим смирилась. Но я люблю своего сына.

Джини не удержалась от вопросов:

– Сколько ему лет? Как его зовут?

– Моему Питеру около трех лет, и он для меня дороже самой жизни. У него шапка белокурых кудрей, как у меня в детстве, но глаза у него такие же зеленые, как твои, а нос как у Роджера. Он уже знает несколько букв и умеет считать до десяти. Плачет редко и никогда не устраивает истерик, как дети некоторых моих знакомых. Он просто ангел.

Это был родной племянник Джини.

– Хотелось бы как-нибудь познакомиться с этим совершенством, – сказала она. – Он сейчас в деревне?

– Нет, у него нелады со здоровьем, потому мы сейчас в городе. Здесь врачи гораздо опытнее, чем сельские костоправы. Но пока они не смогли вылечить мальчика от кашля.

– Очень жаль, – совершенно искренне произнесла Джини.

– Так ты прощаешь меня?

– Я… думаю, что должна простить, раз ты меня об этом просишь. И проповеди в церкви, и Библия на этом настаивают.

Джини решила, что Ардет будет с этим согласен. Он не раз говорил, что, не прощая чужие грехи, сам не получишь прощения. Как же она, Джини, может не простить кающуюся?

Лоррейн явно почувствовала облегчение. Но прежде чем поставить точку, Джини добавила:

– Я могу простить, Лоррейн, но я не могу забыть. И в этом все дело. Сомневаюсь, что буду доверять тебе в дальнейшем.

Лоррейн смахнула слезу.

– Клянусь, что никогда больше не причиню тебе боли. Я зажму рты сплетникам. Вот увидишь, репутация твоя будет восстановлена.

– Думаю, что это уже сделала леди Винросс.

– Но мы могли бы встречаться. Кататься в парке верхом или в экипаже, забронировать ложу в опере.

И то и другое было сейчас нужнее Лоррейн, чем Джини. Джини задумалась, сомневаясь в побуждениях Лоррейн и ее искренности.

– У меня сейчас больше приглашений, чем я могу принять, – не без удовольствия сказала она.

– В таком случае я упрошу папу признать тебя и твой брак и уговорю маму снова вписать твое имя в семейную Библию. Я скажу им, что ты ни в чем не виновата, что происшедшее было недоразумением. Они будут обязаны пригласить тебя домой во время твоего свадебного путешествия или на Рождество, и все соседи увидят, какой замечательной леди ты стала, графиня.

– Таким образом, они простят мне грех, которого я не совершала?

Джини всю жизнь страдала от недостатка родительской любви. Теперешнее их доброе отношение было бы приятным, но, пожалуй, слишком поздним. Никто из ее друзей в их небольшой общине за нее не вступился, и она обнаружила, что ее уже не волнует их благоприятное мнение. Она покачала головой.

– Что еще я могу сделать? – спросила Лоррейн.

– Познакомь меня с моим племянником. Думаю, это доброе начало.

– Верите ли вы в то, что люди меняются? – спросили Джини, когда они с Ардетом стояли возле Карлтои-Хауса и ждали, пока Кэмпбелл подаст карету. Ночь была теплая и ясная. По сравнению с переполненными, душными и насыщенными запахом духов и прочих благовоний апартаментами дворца здесь дышалось намного легче.

Ардет запрокинул голову и посмотрел на звезды.

– Я живу надеждой на это, – сказал он.

– Но может ли человек полностью измениться? Предположим, женщина оказалась весьма себялюбивой и, делая все, что захочется, испортила себе жизнь? В состоянии ли она внезапно встать на путь истинный, как вы считаете?

– Я слышал, что признание человеком собственных недостатков есть первый шаг к их искоренению. Если человек, будь то мужчина или женщина, сожалеет о совершенных им или ею в прошлом дурных поступках, это можно считать началом перемен к лучшему. Если таких сожалений нет, то и перемен ждать нечего, я в этом почти не сомневаюсь. Впрочем, и обстоятельства сами по себе могут вести к переменам, – напомнил он ей и самому себе.

– Да, Лоррейн теперь стала любящей матерью. Это, наверное, меняет к лучшему натуру большинства женщин, потому что она постоянно думает о том, как сделать жизнь своего ребенка счастливой. Наверное, время покажет.

– Так оно обычно и бывает, – сказал Ардет, помогая Джини подняться в карету.

Перед тем как захлопнуть за Ардетом дверцу экипажа, Кэмпбелл изобразил торжественный салют. Глядя на широкую улыбку Кэмпбелла, Ардет пришел к заключению, что бывший солдат услышал об успехе лорда и леди, дожидаясь их на стоянке карет. Остальная прислуга в доме узнает об этом успехе сразу после того, как Кэмпбелл закончит поездку по улицам города. Для слуг это имело; особое значение, потому что их положение среди других дворецких, горничных, лакеев и кучеров зависело от уважения к их хозяевам в обществе.

– Не слишком погоняйте лошадей, – предостерег Кэмпбелла Ардет. – В темноте они, бывает, становятся пугливыми. – Ардет беспокоился в первую очередь о жене. Убедившись, что она удобно устроилась на сиденье напротив него, он спросил: – Вас что-то еще обрадовало на этом вечере, кроме встречи с сестрой? Я понимаю, что у вас были некоторые опасения, но, на мой взгляд, прием прошел не так уж плохо.

– Он кончился лучше, чем начался, в этом нет сомнения, но я обнаружила, что одобрение высшего света носит почти такой же угрожающий характер, как и порицание. Правда, некоторые женщины показались мне по-настоящему добрыми, без всякой оглядки на общее мнение и не под влиянием выпитого пунша.

– Но вы покорили даже самых скупых на похвалы.

– Опять-таки время покажет. Вчера я была распутницей. Сегодня я чудо. Кто знает, что принесет завтрашний день?

Ардет вдруг оглянулся, словно заметил вспышку света.

– В самом деле, кто?

– Я не считаю, что это так уж важно.

– Теперь уже ничто не важно, кроме вашего мнения о собственном достоинстве и вашего душевного спокойствия.

– В таком случае для вас не будет иметь особого значения, если я воспользуюсь не той вилкой на завтраке у леди Блессингейм или забуду, кто из леди проходит первой в дверь на обеде у Гамильтонов?

Он рассмеялся:

– Вы меня спрашиваете о вилках, а ведь я ими вообще не пользовался, пока не… словом, вы могли бы проехаться верхом по Гайд-парку в обнаженном виде, и я не догадался бы, что это не принято в высшем обществе.

– О, понимаю…

Он не мог разглядеть выражение ее лица при тусклом свете фонарей в карете, но почувствовал, как она напряглась на своем сиденье.

– Простите меня. Я вовсе не имел в виду, что мне самому это было бы безразлично. На самом деле мне было бы неприятно, если бы посторонний мужчина увидел бы нагое тело моей жены. Я стараюсь быть щедрым, но всему есть предел.

– Запрет на то, что принадлежит вам лично. Что ж, это логично.

Ардет услышал холодок в ее голосе – и вздрогнул почти так же сильно, как тогда, когда он только привыкал к лондонской погоде.

– Любой может рассматривать мои коллекции. Но жена – это совсем иное. Я имел в виду и хотел сказать, что гордился бы вами и был бы рад, что мы поженились, если бы вы хлопнули самого принца по руке, чтобы вынудить его отпустить вашу руку, или сбили с ног некую герцогиню, которая мешала бы вам войти в столовую.

– Правда?

– Истинная правда. Я знаю, что на сегодняшний прием вы отправились только ради меня, но вы доказали вашу самоотверженность. И смелость. Никакие глупые условности не могут иметь значения после этого.

– И я имела успех, ведь правда? – Она расслабилась и откинулась на кожаные подушки. – С вашей помощью, разумеется, и с помощью леди Винросс, ее сына, а также австрийского контингента и самого принца.

– Да, вы имели успех. Все поздравляли меня с тем, какую удачную пару я нашел себе. Я соглашался.