— Ни света, ни тепла, ни водопровода с канализацией, но и без Датуры.

— Мы собираемся там спрятаться?

— Ты собираешься там спрятаться, — уточнил я. — Я собираюсь отвлечь их и увести в другую сторону.

— Они найдут меня за двенадцать секунд.

— Нет, они не успеют остановиться и подумать о том, что двери лифта можно открыть снаружи. И у них не возникнет мысль, что мы попытаемся спрятаться так близко от того места, где они держали тебя.

— Потому что это глупо.

— Совершенно верно.

— И они не ожидают от нас глупости.

— Точно!

— А почему мы не можем спрятаться здесь вдвоем?

— Потому что вот это было бы глупо.

— Оба яйца в одной корзине.

— Ты начинаешь правильно оценивать ситуацию, приятель.

В моем рюкзаке лежали еще три пол-литровые бутылки с водой. Одну я оставил себе, две передал Дэнни.

Прищурившись, он сумел и в густом сумраке коридора рассмотреть этикетку.

— «Эвиан».

— Если тебе хочется так думать.

Я отдал ему и оба шоколадных батончика.

— Этого хватит, чтобы ты смог продержаться два-три дня.

— Но ты вернешься раньше.

— Даже если меня не будет несколько часов, они подумают, что наш план — выиграть время, дать тебе возможность добраться до города. Они испугаются, что ты приведешь полицию, и взорвут отель.

Он взял у меня пакетики в упаковке из фольги.

— А это что?

— Влажные салфетки. Если я не вернусь, значит, меня убили. Подожди два дня на всякий случай. Потом открой двери и доберись до автострады.

Он вошел в кабину осторожно, опасаясь, что под его весом она рухнет вниз.

— А как насчет… куда мне писать?

— В пустые бутылки из-под воды.

— Ты думаешь обо всем.

— Да, но потом я не смогу снова их использовать. Сиди тихо, как мышка, Дэнни. Потому что, если не будешь сидеть тихо, ты умрешь.

— Ты спас мне жизнь, Одд.

— Еще нет.

Я отдал ему один из двух ручных фонариков и наказал не пользоваться им в кабине. Свет мог просочиться в зазор между дверьми. Фонарик мог понадобиться ему для спуска, если бы ему пришлось покидать отель в одиночку.

Когда я сдвигал двери, он сказал:

— Я решил, что все-таки не хочу быть таким, как ты.

— Я не знал, что тебе в голову приходила идея личностного обмена.

— Мне очень жаль, что все так вышло, — прошептал он в сужающуюся щель. — Мне чертовски жаль.

— Друзья навек, — повторил я фразу, которую мы произносили неоднократно в десять или одиннадцать лет. — Друзья навек.

Проходя мимо номера 1242, где осталась бомба, которая так и не взорвалась, поворачивая из основного коридора в боковой, с рюкзаком на спине и ружьем в руках, я думал о том, как выжить. Желание сделать все, чтобы Датура провела остаток своих дней в тюрьме, оказалось мощнейшим стимулом: пожалуй, впервые за прошедшие шесть месяцев мне хотелось жить.

Я ожидал, что они разделятся и вернутся на двенадцатый этаж и по северной, и по южной лестницам, чтобы не дать мне возможности вывести из отеля Дэнни. Если бы я успел спуститься на десятый или девятый этаж, то мог бы пропустить их, потом снова выйти на лестницу, спуститься вниз бегом, вырваться из отеля и вернуться через час или два уже с полицией.

Когда я впервые вошел в номер 1203 и заговорил с Датурой, которая стояла у окна, она, разумеется, сразу поняла, что я миновал лестницы, поднявшись по лифтовой шахте. Никаким другим путем попасть на двенадцатый этаж я не мог.

И пусть они знали, что Дэнни мне по лифтовой шахте вниз не спустить, поднимаясь, они наверняка прислушивались к тем звукам, что доносились из шахт. То есть повторно прибегнуть к этому трюку я не мог.

Добравшись до двери на южную лестницу, я увидел, что она приоткрыта. Прошел на площадку.

Ни одного звука не доносилось с нижних этажей. Я начал спускаться… на четыре ступеньки, пять… и остановился, прислушиваясь. Тишину никто, и ничто не нарушало.

Чужеродный запах, мускус-грибы-мясо, не усилился, пожалуй, даже ослабел, но все равно присутствовал и вызывал тревогу.

И волосы на затылке вдруг начали приподниматься. Некоторые люди говорят, что тем самым Бог предупреждает нас о приближении дьявола, но я заметил, что такое случается со мной и когда кто-нибудь кладет мне на тарелку брюссельскую капусту.

Какой бы ни была истинная причина запаха (должно быть, он шел от ядовитой похлебки, которую все грели и грели на медленном огне), в «Панаминте» я столкнулся с ним впервые в жизни. Это был особенный запах, который встречался далеко не везде. Конечно, любой ученый мог бы его проанализировать, назвать вещество или смесь веществ, которая его выделяла, и даже ознакомить меня с молекулярным составом.

Я никогда не сталкивался со сверхъестественным существом, которое возвещало бы о своем присутствии запахом. Люди пахнут, призраки — нет. Однако волосы на затылке никак не желали улечься на прежнее место, несмотря на отсутствие брюссельской капусты.

Не без труда убедив себя, что ничего угрожающего не затаилось впереди, я быстро спустился еще на ступеньку-другую, в полной темноте, не включая фонарика, который мог выдать меня, если Датура или один из ее коней находился на пару этажей ниже меня.

Я добрался до промежуточной лестничной площадки, спустился еще на пару ступенек и увидел бледный отсвет на стене площадки одиннадцатого этажа.

Кто-то поднимался мне навстречу. И находился на один, максимум на два этажа ниже меня, потому что свет распространяется не так уж далеко, если путь у него — не прямая линия, а ломаная, да еще с поворотами на сто восемьдесят градусов.

Я подумал о том, чтобы быстро спуститься еще на пролет, в надежде достигнуть одиннадцатого этажа первым и выскочить с лестницы до того, как тот, кто поднимался по лестнице, сделал бы очередной поворот и увидел меня. Но дверь могла заржаветь и не открыться. Или могла завизжать, как баньши, поворачиваясь на заржавевших петлях.

Отсвет становился все ярче. Кто-то очень быстро поднимался по лестнице. Я уже слышал шаги.

У меня было ружье. В таком узком пространстве, на лестнице между двух бетонных стен, даже такой никудышный стрелок, как я, не смог бы промахнуться.

Необходимость заставила меня взять в руки оружие, но мне совершенно не хотелось пускать его в ход. Ружье было моим последним шансом, а не первым из возможных вариантов.

А кроме того, выстрел однозначно показал бы им, что я не покинул отель. И они принялись бы охотиться за мной с удвоенной энергией.

Короче, я дал задний ход. На двенадцатом этаже попытался продолжить подъем, но уже через три ступеньки обнаружил, что лестница завалена мусором и обломками бетона.

Не уверенный в том, что ждет впереди, боясь споткнуться и упасть, я спустился на три ступеньки.

Свет снизу приближался, я уже видел световое пятно от фонаря, то есть нас разделяло максимум полтора пролета. И тому, кто поднимался, оставалось миновать лишь последний поворот, чтобы увидеть меня. Я метнулся через приоткрытую дверь на двенадцатый этаж. В сером свете увидел, что обе ближайшие двери, справа и слева по коридору, закрыты. Не решился тратить время на то, чтобы поворачивать ручки: они могли быть и заперты.

А вот вторая дверь по правую руку была открыта. Я поспешил к ней и нырнул в дверной проем.

Похоже, попал в люкс: с обеих сторон в комнату, где я очутился, через открытые двери вливался серый дневной свет.

Прямо передо мной сдвижная, с двумя стеклянными панелями, дверь вела на балкон. По стеклу струилась вода, сами половинки от ветра тихонько позвякивали в направляющих.

В коридоре тот, кто поднимался, Роберт или Андре, видимо, что есть силы пнул дверь на лестницу, потому что она полностью распахнулась, ударившись об упор.

Прижавшись спиной к стене, затаив дыхание, я услышал, как он прошел мимо люкса, в который я успел заскочить. А мгновением позже дверь на лестницу, отскочившая от упора, захлопнулась.