— У-у-у! Чух-чух-чух! — загудел Энди, подражая паровозу, который с его помощью снова пополз по рельсам.

Когда Томас приблизился к мосту, Дэниэл подпрыгнул в предвкушении аварии.

— БАХ!

После починки дороги Энди дождался, когда Дэниэл пальчиком подтолкнет Томаса сантиметра на два.

И часа не прошло, как Дэниэл уже сам катал паровозик, заливаясь счастливым смехом при каждом новом «бах». Не описать словами, что творилось в моем сердце, когда я смотрела на своего сына, играющего со своим новым другом.

— А что скажете насчет всяких других методов? — спросила я.

Боже, сколько я перелопатила литературы о терапии искусством, терапии музыкальной, звуковой, даже терапии, основанной на расчесывании волос ребенка — для «сенсорной стимуляции».

Энди строил новую дорогу, уходящую на край дивана, чтобы получилось «бах» с высоты. Глянув на меня, тут же вернулся к делу.

— Можете попробовать, — отозвался он. — В большинстве своем вреда эти методы не приносят.

— А пользу?

Энди пожал плечами:

— Я специалист по игровой терапии и предпочитаю поведенческий подход.

Так сказать, «без комментариев». Очень тактично. Но у меня создалось ощущение, что он многое оставил недосказанным; что я обращалась к человеку, уставшему от сражений, но обретшему в окопах мудрость. Он словно говорил: «Перед вами единственное заряженное ружье. Так хватайте же его, черт возьми. Хватайте и стреляйте».

Мы вместе дошли до школы Эмили, и я показала Энди наш любимый трюк с мыльными пузырями.

— Маш! — сказал Дэниэл и запрыгал в коляске.

— Блестяще! — Энди подмигнул. — Да вы для этого дела рождены, сестричка. Место ассистента занять не желаете?

Мамы и няньки у школы глаза проглядели, изучая Энди, — должно быть, приняли за мою пассию. А по мне, так от мистера О'Коннора запросто можно было потерять голову. В конце концов, кто, как не Энди, научил Дэниэла говорить «мама»? Он усадил его в синее креслице и «запускал ракету в космос», как только Дэниэл складывал губы для звука «м». Потом Дэниэлу нужно было только сказать «а» — и ракета летела по орбите вокруг комнаты. Я то и дело зажмуривалась от ужаса, что оба врежутся в стену. Но Энди — мастер своего дела, уж в этом я убедилась. Он и по Трафальгарской площади протанцевал бы в розовой пачке и чулках на подвязках, если бы эта клоунада помогла моему мальчику заговорить.

— А вот и наша куколка, верно? — Энди кивнул на Эмили.

— Как вы узнали?

— Похожа на вас и школу не любит.

— Говорит, что переменки любит… к тому же, думаю, общение с другими детьми ей на пользу.

— Оставьте ее как-нибудь дома, Мелани Марш. — Энди сцепил все слова в одно, немыслимо длинное. — Пусть поиграют вместе — вот будет класс, а?

Откуда он взялся? Чем я заслужила такое чудо, как Энди О'Коннор? Специалист по играм — надо же, кто бы знал, что такие существуют? В любом случае, он первый, кто посмотрел на Дэниэла с любовью. Когда я говорю, что мой сын — аутист, я представляю, как он сует пальцы внутрь памперса и размазывает содержимое по стульям, балконным дверям, изразцам камина. Если его не занять чем-нибудь, он часами вытягивал бы нитки из ковра, или, лежа на полу, изучал Томаса, или расплющивал нос об экран телевизора. Он не чувствовал опасности и, заходясь в истерике, мог раскроить себе голову. Он наотрез отказывался пользоваться туалетом, а попробуешь усадить — вопил и молотил кулачками. Энди же пообещал, что однажды Дэниэл будет играть с сестрой, как любой нормальный ребенок, и я знала, что пойду на все, чтобы оплачивать его сеансы.

Вернувшись домой, я опять занялась поисками вещей для продажи. Если ликвидировать ковры, то пылесос уж точно не нужен.

Виина сообщила, что меня спрашивал военный.

— Позвониль в дверь вечером, когда я чистиля стольовые приборы, — продолжала она. Уму непостижимо, как можно посреди моего дома, в хаосе конфетных фантиков, раскиданных игрушек, раздавленных тостов и засохших ошметков овсянки, хладнокровно чистить столовые приборы?! — Я взяля нож подлиннее, на всякий слючай. За дверью парень стояль, стриженный местами — польоска тут, польоска там, а на макушке «ежик» ромбом.

— Очень образно, Виина. А имя узнать тебе в голову не пришло?

— Он подарки оставиль. — Виина мотнула головой.

На кухонном столе у нее за спиной стоял пакет из «Сиарз». Я не видела этих пакетов с тех пор, как уехала из Америки, и сердце екнуло. От ностальгии, должно быть.

— Это случайно не мой брат был, нет? Этот стриженый не смахивал на помесь Брэда Питта с гигантским носорогом?

Виина нетерпеливо отмахнулась:

— Сольдат и сольдат, больше ничего не знаю. Я с сольдатами не общаюсь. Брэдпит — это что?

— Хочешь сказать, ты ему даже дверь не открыла?

— Конечно, нет. — Она дернула плечом: что за вопрос?

Мы вместе обследовали подарки. Процедура необходимая, а то мой брат способен не моргнув глазом всучить трехлетнему малышу «всамделишные» боеприпасы, а расцветающей девушке пяти лет — чулочки на сексуальном пояске с резинками. Такой вот он говнюк. Ничего похожего, однако, в пакете не обнаружилось. Ларри с искренней заботой выбрал подарки, подходящие Дэниэлу и Эмили по возрасту, да еще и упаковал красиво, в узорную бумагу пастельных тонов, с яркими ленточками. Эмили, я была уверена, придет в восторг от переливающегося костюма русалки. Дэниэлу предназначался мягкий футбольный мячик и миниатюрный шлем вратаря. Ларри удалось растрогать меня до глубины души. Подумать только — прислал кого-то с подарками! Пусть даже выбирала и упаковывала их Ванда, только Ларри мог уговорить коллегу волочь пакет через Атлантику, чтобы доставить к порогу моего дома.

— Ну? Убедились, порнографии нет? Теперь что — обратно заворачивать? — утомленно вздохнула Виина. По ее мнению, проверять подарки родственников на благонадежность — сущая глупость.

— Непременно, — кивнула я. — Все должно выглядеть в точности так, как было.

— Все равно что на государство работать. Спльошное надувательство, — пробурчала Виина, но все же покорно помогла мне разгладить бумагу и вернуть на место скотч так, чтобы рисунок идеально совпадал. — У тебя чудесные дети, — грустно вздохнула она. — Жалько, что я больше не буду убирать за ними игрушки.

Сегодня Виина у меня в последний раз. Мне не по средствам ей платить, а сократить жалованье, как сама она не раз предлагала, не позволяла совесть. Я буду скучать. Я всегда так ждала, когда придет четверг, а с ним и Виина — с щеткой для батарей собственного изобретения в руке, с радугой ярких заколок в туго заплетенных волосах. Закончив уборку, она всякий раз жаловалась, что чище в доме не стало, и хмурила брови, оглядывая гостиную, словно оскорбленная в лучших чувствах. А когда я протягивала деньги, мотала головой — то ли говоря, что не стоит платить за недоделанную работу… то ли что сумма маловата. И то и другое было правдой. Мне жаль до слез расставаться с ней.

— Что ж, лядно, раз так… Мне давно пора заняться Уольтером Бенджамином, — отозвалась на мою новость Виина. — Да и смотреть, как ты себя гольодом моришь, — радости мальо.

Настало время прощаться. Казалось, из моей жизни один за другим уходили через невидимую дверь все близкие люди.

— Заглядывай в любое время, — попросила я.

— Я оставиля тебе свою щетку для батарей. — Виина перебросила сумку через плечо и прикоснулась к моей щеке изящными темными пальцами.

Виина заблуждалась, я вовсе не морила себя голодом. Коллектив итальянской булочной заваливал меня библейского вида ломтями pane toscano,[4] глазированными ячменными плетенками с блестящими брызгами хвойных семян, сладкими focaccia[5] с веселыми ямочками — отпечатками пальцев сыновей Макса, которые вымешивали сдобное тесто, немилосердно избивая его кулаками.