«Манера, в которой исполнены все эти скульптуры, характеризуется тем, что свойственное прикладному искусству понимание форм, воспитанное на резных из слоновой кости и на золотых чеканных изделиях, перенесено в произведения монументального масштаба» (Дегио). Как считают искусствоведы, романское искусство «естественно примыкает к позднеантичному христианскому искусству». Каким образом XII век «примыкает» к V веку, они не объясняют. А мы им поможем: посмотрите на стандартную «греческую» синусоиду, и вы увидите, что и в самом деле эти века лежат на одной линии № 4. Но литература неожиданно дает нам другую картину: наряду с работами неумелыми мы находим весьма изощренную поэзию и прозу, склонную к античной тематике, причем и латинскую и греческую, чего нельзя объяснить даже опережающим развитием словесных искусств по сравнению с изобразительными. Можно для начала предположить, что работы неумелые действительно принадлежат XII веку, но будет ли правильным вывод, что сильные, изощренные произведения «привнесены» сюда по ошибке или умыслу? Германн Расслабленный. «СЕКВЕНЦИЯ О СВЯТЕЙШЕЙ ТРОИЦЕ»: Троичной Единости, единосущной Божественности Хвала многовидная — Владыке, что в безначальном самотождестве покоится, как Вечность, Иатриилу дивному; и Слову, собезначальной Отчей Мудрости зиждительной, от века просиявшей Истине; и Тебе, сих обоих Благоволение, Параклите сладостный, о, Блаженство святое и Святость всесветлая! Истинная и благая Вечность, вечная же и благая Истина. Истинная и вечная Благость! Отче, Эл, Элион, Элоэ, Элион, Иа, Садаи, Свет, Самаин, Ты еси Эйэ, Бог Саваоф, неизреченный Адонаи; от Тебя сотворенных помилуй. Петр Дамиани. «НА ВЕЧЕРНЕ»: Царствия небес благородный консул, Мы к тебе взываем с мольбой, да явишь Курию Олимпа для нас отверстой, Апполинарий! Слуг твоих да примет Ключарь небесный, Что утешен много питомца славой И ликует, вняв, как тебя величит Мерное пенье. Ибо ты Равенне, в ночи косневшей, Вверженной во мрак и обман кумиров, Утренней Звездой возблистал с Востока Пламеннозрачно. Иренея отпрыск, незрячий прежде, Зрит, дивясь, тебя, как светило мира; Ты ж уму отца, как и взору сына, Свет открываешь. Не поможет Фекле врачей искусство, Не помогут сонмы богов безбожных; Но тобой она спасена и к небу Очи подъемлет. Радостно глаголют уста классийца, Что разверсты мощью твоей молитвы, И, слова слагать научившись, славят Отчее Слово. Деву, что двоякой подпала смерти, Воздвигаешь ты от греха и тлена; Се, дыханьем – плоть, благочестьем – сердце Животворится. Славу и хвалу мы Отцу приносим, Что Своих святых возвеличил дивно, С Ним же Сыну честь и Святому Духу Буди вовеки. Такие простенькие, наивные стихи как раз свойственны эпохе. Но тут же, в сборниках европейских и византийских произведений XII века, опубликованы масштабные литературные полотна, воспевающие античных героев, выполненные в классическом стиле, иногда содержащие прямые обращения к древним авторам. Даже одна лишь разностильность этих работ может вызвать у непредвзятого читателя недоумение, нас же, предлагающих свою хронологию и объясняющих механизм построения традиционной истории, особенно волнует несовпадение стиля с нашей синусоидой.
Для «греческих» работ возможный выход мы показали в предыдущей главе: они должны быть датированы по «византийской» волне синусоиды. Теперь мы покажем, что не только греческие, но и многие латинские произведения XII века нужно отнести к XIV–XV векам; так все приходит в норму: ведь в этих веках мы в изобилии встречаем и сходные литературные приемы, и склонность к антике! Приходится признать, что многих латинских авторов, в том числе и национальных авторов Европы (англичан, французов) следует датировать по «византийской» волне. Вальтер Шатильонский (XII век). «АЛЕКСАНДРЕИДА»: В детские годы, когда еще были пухом покрыты Мальчика щеки, когда на лице не курчавился волос, С Марсом поспорить он не был готов, но всем своим сердцем Рвался к оружью: слыхал он не раз, что должны быть подвластны Земли Пеласгов отцу, но их, подчинив себе, Дарий Держит под игом; и мальчик, разгневан, вскричал, негодуя: «О, как медлительно время течет! Когда же удастся Мне, в смертельном бою, взмахнув мечом засверкавшим, Сбросить персов ярмо? Когда мне удастся, тирану Медленный бег колесницы пресечь нападением быстрым, Войско повергнуть в смятенье? Когда же львенок поднимет Знамя свое? И когда же, увенчанный шлемом, он сможет С мощным сразиться врагом? И разве в своей колыбели Не был младенцем Алкид, когда двух змей кровожадных Он, задушив, умертвил? А разве бы я не решился Подвиг такой же свершить, когда б до сих пор не внушало Мне ребяческий страх Аристотеля славное имя? В возраст двенадцатилетний – пусть тело еще не окрепло — Доблесть души велика; возмещают цветущая юность, Пылкий задор недостаток годов! И доколь меня будут Сыном считать Нектанеба? Нет, выродком я не останусь!» Так он сам с собой говорил в негодующем сердце… Можно ли здесь говорить о «варварском простодушии», столь свойственном XII веку, – если судить о нем по произведениям изобразительного искусства этого же времени? Ни в коем случае. Мы привыкли прилагать слово «гуманизм» к XV–XVI векам, но оказывается, что в XI–XII веках жили и творили сплошь гуманисты. Они пишут на античные сюжеты и одновременно проявляют светское вольномыслие, свойственное ее возрождению, хотя в то время, которому их приписывают, следовало бы ожидать церковного догматизма. Смешивается все, и это смешение не дает увидеть цельной картины. |
