К нашему пониманию вопросов революционной борьбы мы пришли, однако, не на одной лишь нашей национальной почве. Ведь почти с первых наших шагов мы получили в руки учение Маркса, насыщенное всем опытом последних десятилетий мировой пролетарской борьбы, и условия нашей собственной борьбы мы анализировали при помощи марксистского метода. Для того, чтобы хоть отчасти снять ответственность за нашу русскую закоснелость, я позволю себе напомнить, что многие из нас были в течение ряда лет участниками западно-европейского рабочего движения. Большинство из вождей Российской Коммунистической партии жило и боролось в Германии, Австрии, Франции, Англии, Америке, работая там рука об руку с лучшими пролетарскими борцами. Разобраться в наших русских условиях и связать их с ходом мировой революции помогла нам не какая-либо самобытная русская теория, а теория марксизма и тот факт, что целым поколениям русских революционных борцов приходилось проходить через западно-европейскую революционную школу. К этому я позволю себе только прибавить, что когда Маркс и Энгельс формулировали «Манифест Коммунистической партии», они также принадлежали к самой отсталой в промышленном отношении стране Европы. Но вооруженные ими же созданным методом, они опирались для оценки немецких условий на анализ опыта французских революций и английского капитализма.
Повторяю еще раз, когда тов. Гортер говорит, что в отличие от России пролетариат на Западе будет стоять совершенно обособленно, он задевает этим несомненное различие в положении русского и западно-европейского крестьянства. Но вместе с тем он проходит мимо другого не менее, а более важного факта, именно – международного характера самой революции и мировых связей. Он подходит к делу с островной английской точки зрения, забывая об Азии и об Африке, упуская связь пролетарской революции Запада с национально-аграрными революциями Востока. В этом ахиллесова пята тов. Гортера.
В вопросе о профессионально-производственных союзах его позиция крайне сбивчива. Иногда кажется, что вопрос идет у него лишь об изменении форм организации. Но на самом деле он гораздо глубже. Из всей речи тов. Гортера сквозит страх перед массою. По существу своих воззрений он пессимист. Он не верит в пролетарскую революцию. Недаром он с таким высокомерием говорил о погоне III Интернационала за массами. О социальной революции тов. Гортер говорит, как солист, как лирик, но к материальной основе революции – к рабочему классу – он не питает доверия. Его точка зрения индивидуалистична и аристократична в высшей степени. А с революционным аристократизмом неизбежно связан пессимизм. Тов. Гортер говорит, что мы, люди Востока, не знаем, до какой степени «обуржуазился» рабочий класс, и что поэтому чем больше масс мы захватываем, тем это опаснее. Вот подлинный лейтмотив его речи: он не верит в революционность рабочего класса. Он не видит толщи пролетариата сквозь кору его привилегированной бюрократизированной верхушки.
Что же предполагает тов. Гортер? Чего он хочет? Пропаганды! В сущности, в этом весь его метод. Революция, – говорит тов. Гортер, – зависит не от нужды, не от экономических условий, а от сознания масс; сознание же масс формируется пропагандой. Здесь пропаганда понимается в совершенно идеалистическом духе, близком к пониманию просветителей-рационалистов XVIII столетия[119]. Если революция зависит не от условий жизни масс или не столько от этих условий, сколько от пропаганды, то почему же вы не сделали ее в Голландии? Теперь вы хотите по существу заменить действенное развитие Интернационала методами пропагандистской вербовки отдельных рабочих. Вы хотите иметь какой-то чистый Интернационал избранных, но именно ваш голландский опыт должен вам подсказать, что при таком подходе к делу в наиболее избранной организации вскрываются острые разногласия.
Вследствие своей идеалистической точки зрения тов. Гортер попадает из одного противоречия в другое. Он начал с пропаганды, как с всеобъемлющего средства воспитания масс, а затем пришел к утверждению, что революция совершается «делами, а не словами». Это ему нужно для борьбы с парламентаризмом. Не лишено поучительности, что тов. Гортеру пришлось произнести полуторачасовую речь для доказательства того, что революции совершаются не речами, а действиями. Раньше мы слышали от него, что для действия массы могут быть подготовлены пропагандой, т.-е. опять-таки речами. Но суть в том, что тов. Гортер хочет иметь избранную группу агитаторов, пропагандистов, писателей, которая не оскверняет себя вульгарными действиями, вроде парламентских выборов или участием в жизни профессиональных союзов, а путем безукоризненных речей и статей «воспитывает» массы до тех пор, пока они окажутся способными совершить коммунистическую революцию. Повторяю, это представление насквозь пропитано индивидуализмом.
Безусловно неверно и в корне антиреволюционно утверждение тов. Гортера, что западно-европейский рабочий класс в целом обуржуазился. Если бы было так, это было бы равносильно смертельному приговору для всех наших ожиданий и надежд. Бороться с могуществом капитала, которому удалось обуржуазить пролетариат при помощи пропаганды некоторых избранных, – безнадежная утопия. На самом деле обуржуазилась лишь верхушка, хотя бы и довольно многочисленная, рабочего класса.
Возьмем профессиональные союзы. До войны они объединяли 2-3 милл. в Германии и в Англии, около 300.000 во Франции и т.д. Теперь они охватывают около 8-9 миллионов в Германии и Англии, во Франции свыше 2 милл. и т. д. Как же мы можем пытаться воздействовать на массу помимо этих могущественных организаций, в которые благодаря потрясениям войны вовлечены новые миллионы? Тов. Гортер указывает, что за пределами союзов осталось гораздо больше рабочих, чем внутри них. В общем это совершенно верно. Но каким путем тов. Гортер надеется добраться до этих наиболее отсталых слоев, которые даже под влиянием величайших потрясений войны не примкнули к организованной экономической борьбе рабочего класса? Или он думает, что в союзы влились только обуржуазенные пролетарии, чистые же остались за порогом союзов? Это наивно. Кроме сотен тысяч привилегированных и развращенных рабочих, в союзы вошли миллионы наиболее боевых и сознательных элементов, мимо которых мы не найдем дороги к более отсталым, угнетенным и темным слоям пролетариата. Создание в профессиональных союзах коммунистических ячеек означает внедрение нашей партии в наиболее активную, наиболее сознательную и потому наиболее доступную нам часть рабочего класса. Кто этого не понимает, кто за корой рабочей бюрократии и привилегированного слоя не видит в профессиональных союзах пролетарской массы, кто хочет действовать в обход союзов – тому грозит опасность остаться проповедником в пустыне.
Тов. Гортер рассматривает профессиональные союзы и парламентаризм, как вне-исторические категории, как раз навсегда данные величины. И так как социал-демократическое использование профессиональных союзов и парламентаризма не привело к революции, то тов. Гортер предлагает повернуться спиной к профессиональным союзам и парламентаризму, не замечая, что этим он поворачивается в данный момент спиною к рабочему классу.
На самом деле социал-демократия, с которой мы порвали в лице II Интернационала, была известной эпохой в развитии рабочего класса, это была эпоха не революции, а своего рода реформации. Будущий историк, сравнивая ход развития буржуазии и пролетариата, скажет, что и рабочий класс имел свою пролетарскую реформацию.
В чем было существо этой последней? Пробудившаяся к самостоятельному историческому действию, буржуазия не ставила себе с самого начала задачу завоевания власти, а пыталась в рамках феодального общества обеспечить за собой более удобные, более приспособленные к ее потребностям условия существования. Она расширяла для себя рамки феодального государства, видоизменяла его, превращала его в бюрократическую монархию. Она перелицовывала религию, индивидуализируя ее, т.-е. приспособляя к буржуазному складу. В таких тенденциях выражалась относительная историческая слабость буржуазии. Обеспечив за собой эти позиции, она перешла к борьбе за власть. Социал-демократия оказалась неспособной претворить марксизм в социально-революционное действие. Роль социал-демократии свелась к использованию буржуазного общества и государства в интересах рабочих масс. Цель завоевания власти хотя формально и была поставлена, но практического влияния почти не оказывала. Работа состояла не в революционном использовании парламентаризма, а в приспособлении рабочего класса к буржуазной демократии. Это приспособление еще недостаточно сознающего свою силу пролетариата к социальным, государственным и идеологическим формам буржуазного общества было, очевидно, исторически неизбежным процессом, но именно историческим процессом, т.-е. ограниченным определенными условиями эпохи. Эта эпоха пролетарской реформации создала свой аппарат рабочей бюрократии с особыми навыками мысли, со своей рутиной, крохоборством, приспособленчеством, близорукостью. Тов. Гортер отождествляет этот бюрократический аппарат с пролетарскими массами, на спине которых аппарат поднялся. Отсюда его идеалистические иллюзии. Его мышление не материалистично, не исторично. Он не понимает взаимоотношений между классом и временными историческими аппаратами, между прошлой эпохой и нынешней. Тов. Гортер объявляет: профсоюзы обанкротились, социал-демократия обанкротилась, коммунизм обанкротился, рабочий класс обуржуазился. Нужно начать с головы, с группы избранных, которые мимо всех старых форм организации принесут пролетариату чистую истину, омоют его от буржуазных предрассудков и подготовят, наконец, к пролетарской революции. Как я уже сказал, такого рода идеалистическое высокомерие является оборотной стороной глубочайшего скептицизма.
